МОЯ
ВСТРЕЧА С
СЕРЕБРЯНЫМ
ВЕКОМ
Ласточкино
гнездо I
МОСКВА.
У
Исторического
музея. Март 1990 г.
Душа в
унисон. Стихи
в унисон.
Жизнь
в унисон
Мы
придумали
это
путешествие
в Москву из-за
Марины. Её
имя стало
моим главным
подарком
тебе,
помнишь? Космос
любви
стремительно
летел сквозь
Маринину
бушующую
бездну и
прекрасно с
ней ладил.
Два космоса –
встретились,
и потрясённо
открывали
друг друга.
Играли,
спорили,
росли и
полнились
стихами. Так
одновременно
весело и
жутко бывает
в детстве,
когда летишь
на качелях
ввысь, в
самую синь
неба, и лишь
свист ветра
да ледяная
судорога
пальцев напоминают
о реальном
мире.
И когда ты
предложил
увидеть твою Москву,
я тут же
согласилась.
Ведь там
живёт Ася, родная
сестра
Марины
Цветаевой.
Живёт, дышит тем
же самым воздухом,
напряжённо
работает.
Человек-легенда,
ближайший
друг
любимого
поэта –
увидеть её?
Казалось
фантастикой,
но той самой
фантастикой,
которая
меняет всё.
Так скоро с
нами и
получилось.
Кто хоть
немного
знаком с
поэзией
Цветаевой
конечно
знает
единственный
феномен:
чтения
сёстрами
Цветаевыми стихов
в унисон. Это
была та
степень
слияния голосов,
родства душ, –
до резонанса
эмоций, оттенков
фонетики и
ритмики,
которая едва ли
ещё когда-то
повторится.
Даже у
близнецов
имеются
голосовые
различия, а
голоса сестёр
Цветаевых не
различали в
семье. Звучание
Марининых
стихов в
унисон было
настолько
удивительным
и ярким
событием
культурной
жизни Москвы
начала XX-го века,
что собирало
тысячи
слушателей,
со всех
концов
России.
Марина и Ася
были
сёстры-погодки,
они всегда
без слов
понимали
друг друга.
Характеры их
отличались
один от
другого, но
степень
одарённости
и
творческого
горения были одинаковы.
Они вместе
росли, вместе
горячо увлекались
Поэзией,
Литературой,
Музыкой и
постоянно
что-то
сочиняли.
Вместе
сёстры рано
осиротели,
самоотверженно
помогая друг другу
пережить
боль разлуки
с обожаемой матерью.
Они доверяли
друг другу
сокровенные
тайны, мечты
и надежды. К
ним почти в
одно и то же
время
постучалась
первая
любовь и материнство
– словно бы и
сама жизнь
проходила в
унисон.
В
дореволюционной
Москве, на
литературных
вечерах, в
гостинных и
на концертах,
сёстры
Цветаевы
были
неразлучны,
как сиамские
близнецы, и
неотразимы.
Они изумляли
тогдашнюю
искушённую
публику
двойным
блеском юности,
красоты,
одарённости,
артистизма.
Их лица были
как двойное
розовое сияние
над замершей
чернотой
зала, а
звонкие голоса
звучали
высоким
рождественским
серебром.
Резонанс, как
знаем из
физики, довольно
загадочное
явление,
когда
энергия (эфира,
звука,
биоволн – или
одновременно
всего) вдруг
начинает
зашкаливать.
Сёстры не просто
несли Слово,
но
совершенно
особым образом
влияли на
людей, и
стихи
воспринимались
иначе, на
высокой и
горячей
волне новых,
неизведанных
чувств...
И потом,
уже в
дальнейшей
неумолимо
разлучившей
их жизни,
Марине так не
хватало
этого их
юного
триумфа. Как она
тосковала по
единственной
для неё на свете,
родной
Асиной душе.
А если всё
это так, и
если
существует в
природе
пример
подобного
единства и
нераздельности,
значит... Душа
Марины –
продолжает
свою земную
жизнь
голосом
сестры!
Услышать
живой голос
Марины! Это
желание
стало
наваждением,
отрезавшим
наши две
жизни от
остального
мира.
Затерянные
в Тайне.
Конец марта
1990-го года,
Москва. Не видела
Москву уже 4
года. Раньше
всё было иначе:
постоянные
сборы,
соревнования,
встречи –
нелёгкая жизнь
в Большом
спорте
делала нас с
этим Городом
неразлучными.
Москва
всегда
казалась мне
большим и
надёжным
Другом.
Никогда не
забуду
чувство
радости, при
виде московских
окраин, под
звуки бодрых
советских
маршей и
песен, из
медленно
плывущего
вагона. Всё
вокруг
выглядит
необычным,
громадным,
московским.
И
потом уже на
перроне и в
самом
вокзале, на улицах
– везде
особый московский
воздух:
обнимающий,
необычайно
ласковый, и высокий
ветер, и этот
сладкий,
таинственный
дух Москвы. А
сам Город... На
чём бы ни остановил
взгляд, всё
дарит
открытие,
наполняя
сердце
восторгом,
рисует новые
горизонты. И
сам вдруг
становшься
другим,
человеком
иного
масштаба,
иной
энергетики,
кажеется
неограниченных
возможностей.
Очевидно моя
душа всегда
попадала с
Москвой в
резонанс.
Но
сегодня...
Почему-то не
узнаю своей
родной
Москвы, не
узнаю самой
себя в
Москве. Когда
летели в
самолёте,
сбежав от
всех и вся, и наконец-то
приступив к
осуществлению
грандиозного
плана,
настроение
было чудесным.
Однако с
первых же
шагов в
аэровокзале
почуяла
что-то
неладное.
Вроде бы всё
по-прежнему:
залы, тёплые
сквозняки, и
запах странствий,
потоки
спешащих
людей... Всё
так, да и
как-то не
так.
Прошли
знакомыми до
мелочей
переходам Домодедова,
вышли на
остановку
экспрессов и
такси,
продолжая удивлённо
и
настороженно
приглядываться.
Серый
асфальт
усеян...
мусором и
шелухой от семечек?
Серые,
угрюмые
здания,
странные лица
людей, с
бегающими
глазками...
Всё выглядит
непривычно
серо, осевшим
и
помельчавшим.
Ещё эта
непостижимая,
с точки
зрения сезонной
логики и
здравого
смысла
погода: пронизывающий
ветер, низкие
тучи и снег,
напоминающий
ледяной
дождь. Серая
слякоть под
ногами... бр-р!
Такси
летело
тяжело и
плавно,
фланируя
упругостью
колёс.
Великий
Город выглядел
забавно,
как
будто сам
себя водил за
нос.
Да, Москва
перестроечная
почему-то к
нам недружелюбна.
Какая досада,
кажется ей
абсолютно
нет дела до
нашего
путешествия
и до чьих бы
то ни было
грандиозных
планов.
Плевать ей
наконец и на
то, что мы – молодожёны,
которые так
устали и
промёрзли. Все
возможные
варианты
устройства
на ночлег
враз
провалились.
А об этом
вообще не
было
беспокойства:
ехали-то
«домой», как ты
утверждал,
накануне
отъезда. И
вот стоишь
здесь, на
Полянке, у
телефонной
будки, под
проливным
дождём, и
смотришь так
растерянно,
что впервые
становится
за тебя
неловко. Опускаю
глаза, прячу
нос в шарф.
Усиленно дышу,
пытаясь
побороть
дрожь. Ума не
приложу, что
делать и куда
теперь идти.
У нас даже
нет зонта.
А на
огромную
Москву, не
желающую нас
знать,
надвигается
огромный,
холодный вечер.
Всюду,
сколько
хватает
взгляда, по
полупустым
улицам
растекаются
смазанные огни
машин,
ядовито
мерцают,
цветными
потоками,
полосы
реклам –
вкупе с
разгулом
непогоды
картина
вечерней
Москвы
наползает
сюрреалистическим
кошмаром. Мир
откровенно
игнорирует
наши наивные
фантазии,
смешные прожекты.
Что же
дальше?..
Только
глубокой
ночью, после
полутора-часового
стояния в
переполненном
автобусе, совершенно
измученные и
до степени
окоченения
заледенелые,
добрались наконец-то
мы до
маленького
подмосковного
городка, где
помогли наши
удостоверения
сотрудников
Академии
Наук.
Тоскливо
было в
громадном
люксе, с
цветным
телевизором,
по которому
переливались
диковинные
перестроечные
программы. От
приподнятого
настроения и
радостного
ожидания и
следа не
осталось. Всё
выглядело
умершим, так
и не успев
начаться. И
ужасно
хотелось
домой.
Половина
следующего
дня была
отдана решению
скучных
командировочных
и личных проблем.
Москва
выглядела
по-прежнему
отчуждённо,
погода не
баловала, с
завидным
упорством
продолжая
заливать
лица и спины
холодной
слякотью. Да
уж, весёленькое
получалось
свадебное
путешествие. После
обеда, если
можно так
назвать
перекус в
подвальной
забегаловке,
начались эти
наши странные
поиски,
продлившиеся
не один день.
Говорю странные
потому, что
совершенно
непонятно,
какие силы с
таким
упорством
гнали нас
двоих сквозь
холод улиц,
пустоту
автобусных
стоянок, через
площади и
перекрёстки,
по мокрым
справочным и
телефонным
будкам... По
всему этому
неуюту
бесчисленных
«казённых
заведений»,
где
автоматически
задавали мы
один и тот же
вопрос.
Задавали – самим
себе
представляясь,
мягко говоря,
нелепыми.
Разве могут
вот так
добровольно
мучиться
нормальные
люди во время
полагающегося
им самого
счастливого
времени
жизни?
Но вновь
и вновь
шагали с
тобой по
огромной Москве,
сквозь
инфернальную
пелену
непогоды и
неизвестности,
ни на что
особо не
надеясь,
заранее
смирившись с
любой
неудачей. Странным
было и то, что
альтернативы-то,
собственно, и
не возникало.
«Наша» Москва,
такая родная
и любимая,
долгожданная
и всегда неожиданная,
изобилующая
красотами,
уютными
уголками,
родными
местечками, –
всё это вдруг
куда-то
исчезло.
Москва
сузилась и сжалась
до
одного-единственного,
ледяным осколком
впившегося
звука: Ася.
Остальное
просто
улетучивалось,
испарялось.
Музеи-галереи-выставки-театры,
блеск и
новинки
столичного
дизайна,
бесчисленных
торговых центров
– всё
потерялось
на фоне
крошечного,
хрупкого,
почти
ускользающего
с языка
слова. Ну не
странно ли и
вправду сие?
Но было и другое.
Ежедневно
продолжая
поиски, мы
всё более и
более
сближались,
более
понимали
друг друга. В
этом вдруг
ставшем
враждебном
мире, мы оба с
одинаковой
силой
переживали
совершенно
новое для
обоих
чувство:
единства и отверженности.
Мученики за
идею, так
кажется? И в
этом была
своя
благодать.
Только назойливо
донимал
вопрос: почему?
Почему так? Ведь
мы всё такие
же, и всё те же,
как раньше. Странно.
Нет,
действительно,
странно и
пока совершенно
непонятно
всё это
выглядело.
Пароль: «моя Сибирь».
Мы были молоды
и ещё не
знали мудрых
слов, которые
легко бы
объяснили
происходящее.
Таких слов
как «искушение»,
«противление
мира», «козни
зла». Мы
родились и
выросли в
добром мире,
а он уже
начал
стремительно
меняться.
Именно в это
время,
находясь в
Москве, оба
это впервые
явстевенно
ощутили. Только
понимание
правоты и
несмотря ни
на что, нужности
того, что
вместе
начали,
поддерживало
и вело
дальше.
Упорные
поиски того,
что самим
было
неизвестно,
но почему-то
необходимо,
наполняли
душу
горьковатой,
возвышенной
печалью. Мы
не
жаловались,
не упрекали
друг друга, а получив
очередной
отворот,
старались не
сдаваться.
Наступало
утро, и всё
повторялось
сначала
Но
вопреки
обстоятельствам
и уже готовому
поглотить
нас отчаянию,
чудо
случилось. Утро
27 марта.
Удалось
поговорить по
телефону с
Андреем
Борисовичем
Трухачёвым,
сыном
Анастасии
Ивановны.
Правда разговор
состоял
почти из
одних только
пауз и звуков
м-м-м...
Скорее это
была
мучительная
попытка объяснить
желание
увидеть и
услышать его
маму. Казалось,
меня
подвесили в
безвоздушном
пространстве.
На
тонюсеньком
волоске. И он
вот-вот
оборвётся, не
выдержав смертельного
натяжения:
– Вы
от
Катаевой-Лыткиной
или от
Варакуты? Кто
дал вам
номер?
–
Нет,
извините, мы
сами... Мы из...
–
Ага, так
значит, Стас? (личный
секретарь
Анастасии
Ивановны,
Станислав
Айдинян)
–
Нет, нет,
видите ли...
Человек я
абсолютно ей
и Вам
незнакомый.
Но поверьте,
в такой же степени,
надеюсь, и
неслучайный...
Мы издалека
приехали, из
Сибири.
Марина...
– А,
хорошо... – суховатый
голос на том
конце провода
обмякает,
обрывается.
Наступает странная
пауза, в
которой
улавливаю
светлячком капельку
надежды.
Напряжение
отпускает. К горлу
– волна, и
сразу потоки
по щекам. И не
с Андреем
Борисовичем
уже разговор.
Не к нему это: «Господи-и-и!..»
– ...так
вот,
поскольку Вы
сами доктор,
то должны
ясно
представлять
проблемы
возраста и здоровья.
К тому же она
до сих пор
изнуряет себя
профессиональной
работой. В
доме постоянно
люди. Нельзя
вести долгих
разговоров,
мучить
выяснениями
и просьбами...
Десяти минут
будет Вам
достаточно?..
Не надо
расстраиваться,
он просто
любит свою
маму, вот и
всё.
Стою в
телефонной
будке,
вцепившись
до онемения
пальцев в
серенький
листочек.
Пытаюсь
вместить в
сознание
наспех
записанный номер
Асиного
телефона.
Видится он
мне каким-то
невероятным,
роскошным,
неповторимым.
В конце
концов, легко
проверить,
что это
наконец-то
сбылось. Да,
но кто поймёт
как это
трудно?
Смотрю на
твою спину, в
спортивной
куртке цвета
хаки,
сиротливо
притулившуюся
снаружи
стеклянной
двери. Хорошо
тебе там, в
полном
неведении,
просто ждать,
просто
глядеть на
прохожих. А
тут!.. Эх
Русь-матушка,
всё-то на нас,
самое
трудное
всегда женщине...
Спрыгнув с
невидимого
обрыва, кручу
железный
диск. Как там
насчёт
расхожей
фразы, что чудес на
свете не
бывает?
Через
несколько
минут кладу
трубку на рычаг.
Долго смотрю
в
пространство
слепыми глазами.
Первое, что
слышу, после
голоса Анастасии
Ивановны,
твои слова: «Стоп.
Запомни этот
день и этот
час: ты только
что говорила
с Цветаевой!»
Да, надо
обязательно
запомнить.
Смотрю на
часы: 27 марта 1990
года, 2 часа
дня. А
пространство,
в которое
вглядываюсь,
пытаясь
осмыслить
происходящее,
является всё
той же самой,
мартовской,
порывисто-ветренной
Москвой.
Станция
метро
«Новокузнецкая»
И в
который уже
раз – опять не
узнаю Города!
Что-то
случилось,
явственно
переменилось
– с улицами, с
погодой,
людьми. Куда
девалась
мокрая
серость,
тоска и всё
это недоумение?
Город
волшебно
преобразился;
теперь он
выглядит
ясно,
нарядно,
пристально
приветливо. А
вот и солнце
наконец-то выглянуло
из-за мёртвой
пелены! Люди,
со всех
сторон
подступающие
около входа в
метро, улыбаются,
заглядывают
в глаза,
вежливо уступают
дорогу.
Всё
вдруг ожило и
обрело
светлую
весомость и
глубочайший
смысл.
Кажется, нас
все поздравляют.
Мы тоже с
тобой вмиг
стали
другими: не
какими-то там
потерянными
бродягами.
Нет,
настоящими
триумфаторами!
И ещё –
страшно
занятыми,
деловыми людьми,
ведь на
послезавтра
у нас
запланирован
визит... к
родной
сестре
Марины
Цветаевой. Почему
бы не
сказать: «визит к
Королеве»?
Да-да,
хотите
верьте,
хотите нет,
но в ушах всё
ещё звенит
неправдоподобно
молодой голос
Аси: –
Так в чём же
дело? Жду вас,
и прямо
сейчас!
Она
тут же
чеканит
подробнейшие
объяснения,
как
добираться, и
голос
взмывает
вверх после
каждой фразы.
Потом, уже в
процессе с
ней общения и
дружбы,
хорошо усвоила,
что эта её
тихая
категоричность
– не
обсуждается.
Она должна
быть
безоговорочно
принята.
Более того,
надо
подчиниться,
потому что
Ася – знает
всё. И знает – абсолютно
и
единственно
верно. А
сейчас, как заворожённая,
вслушиваюсь
и
вслушиваюсь
в заветную
МУЗЫКУ
долгожданного
голоса. Удивительный
голос!
Звонкий и
чистый,
многозвучный,
он
детски-удивлённо
вспархивает
ввысь перед
паузой и
перед каждой
следующей
фразой.
Голосовая
«кухня»
Цветаевых?
Голос Марины?
Опять-таки
позже уже
узнала, что
необычная манера
речи –
частично это
английская
сторона
жизни Аси,
влюблённой в
Английскую
Литературу.
Английский
язык стал не
просто предметом
серьёзнейшего
изучения,
преданной на
всю жизнь
любви; он
стал её
оружием, её
способом
выживать в
нечеловеческих
условиях,
куда бросала
немилосердная
жизнь. Английский
вошёл в плоть
и кровь, и она
уже не могла
отрешиться
от него ни на
минуту, как и
от Русского.
– О,
нет...
Простите, но
совершенно
невозможно прямо
сейчас. Такая
досада,
командировка...
Консультация,
в Центре сосудистой
патологии
(Боже, что
говорю, немедленно
всё
отложить... Но
надо же
подготовиться,
придти в
себя, а так
просто умру.)
–
Хорошо-хорошо,
успокойтесь
и приходите в
любое
удобное
время, после
консультации.
Только
позвоните
пожалуйста
накануне, по этому
телефону.
Надеюсь быть
дома. Так вы
правда, из
Сибири?
– Да,
из Сибири,
только что из
Тюмени
приехали... Ой,
спасибо Вам,
обязательно!
Сердечно благодарим,
и
обязательно
позвоню, до
свидания!
О книге «Моя Сибирь»
ещё ничего
нам не
известно, и я
понятия не
имею, что
это слово
означает для
неё, для всй
её семьи. А
слово это...
Именно оно
явилось
золотым ключиком,
сим-симом,
паролем ко
всему, что случилось
потом.
Паролем,
открывшим
заветную
дверь Судьбы.
Возможно
именно для
вот этой
минуты, и для
разговора с
сыном Аси,
сложился
пазл всей
жизни, где
ярким
кусочком
горела
бело-голубая
Сибирь?
Сердце не
просто
колотится –
вибрирует, на
пределе
возможного,
взлетает,
падает... Что-то
широко и
лучисто
распахивается
там, впереди.
Покорно,
вослед этой
загадочной
работе, душа
вступает в
открытые (и
ещё нет) дали
и просторы.
Мир вокруг
заливает
поток
какого-то
странного
света,
золотистой
тёплой
энергии, я ей
глубоко дышу. Как
всё-таки
насчёт той
расхожей
фразы: о том,
что их
на этом свете
не бывает?
На
пороге
встречи
Жребий –
брошен.
Рубикон –
перейдён. На
невидимых
часах
сдвинулась, с
транфизическим
скрежетом,
чугунная
стрелка. И
вдруг – оно
ожило, это
уснувшее
было время! И
неостановимо
рванулось
вперёд,
только поспевай
теперь за
ним.
Действительно,
сколько надо ещё
предпринять,
организовать
и продумать,
прежде чем
окажемся
около заветной
двери?
Времени-то в
обрез... Мысли
несутся
вскачь,
обгоняя одна
другую, но
выстраиваясь
в шеренгу по
степени важности.
Так,
подготовить список
вопросов...
Интересно
абсолютно
всё, например,
какой у
Марины был
рост, размер
обуви? Есть
ли хоть одна
фотография,
где она бы
смеялась?
Какое было её
любимое
блюдо? Была
ли их мама
ласковой,
целовала ли
дочек? А может
наоборот,
была строгой
и требовательной?
Почему
мне кажется,
что вторая
дочка похожа
на Ирину? Та
же
крутолобость,
форма подбородка,
грусть
широко
распахнутых
глаз. Не забыть
показать
фотографию...
А как
Анастасии Ивановне
идеея
записать
нашу встречу
на плёнку? И
потом, надо
же понять,
как мы должны
одеться. И
конечно же,
розы – много,
много роз!
Самые
прекрасные,
самые душистые
в Москве розы
мы должны
отыскать и принести
легендарной
и такой милой
Асеньке Цветаевой!
Как может
быть иначе,
если творятся
такие чудеса?
Новый век –
встречает и
чествует
Жемчужину
Серебряного!
Москва –
летит
навстречу,
окружает,
кружит – всеми
бодрящими
запахами,
весенним
оживлением
улиц,
праздничной
кутерьмой.
Пристально и
сочувственно
заглядывает
в глаза (ааа,
подлизываешься?
заглаживаешь
вину?) и
шепчет: да,
влипли вы,
ребята,
капитально.
И острый
мартовский
ветер тоже
свистит в самые
уши: «теперь
уж надо
как-то вам
выкручиваться,
не ударить в
грязь лицом». Вперёд,
только
вперёд!
Город, вчера
ещё
казавшийся
таким
надменно-равнодушным,
снова
превращается
в сообщника и
Друга. Бегом
бежим по его
просторам,
ныряем в
провалы
метро,
садимся в как-то
подозрительно
звенящие
трамваи, с
головой
окунаемся в
цветные
неоновые
заводи, под
шатры
магазинчиков.
Нет, всё-таки
творится
какая-то
мистика, сон
наяву... Но как легко
и радостно
отдаваться
этому чувству.
Хорошо, что
нас сейчас
двое,
одинаково сумасшедших
и счастливых,
иначе и сам
себе никогда
бы не
поверил.
Опаздываем!
С пылающими
лицами и
дикими глазами
умоляем
какого-то
очаровательного
милиционера
объяснить дорогу
от метро
Комсомольская
к Большой Спасской.
Выход лишь
один:
позвонить.
После голоса
Анастасии
Ивановны в
телефонной
трубке,
спокойного и
радостного,
становится
намного
легче. Слава
Богу, нас
ждут! Кстати,
ждут-то на
самом деле не
нас, а меня. Я
так и не
решилась
сказать
Андрею
Борисовичу,
что придём
вдвоём.
Постеснялась.
Ну ничего, предполагаемое
время
аудиенции
всего лишь десять
минут.
Придётся
тебе, дорогой
мой, где-то
поскучать,
ради такого
случая.
Вот, наконец,
подъезд.
Лихорадочно
роюсь в сумочке,
пытаясь
отыскать
бумажку с
записанным
номером
подъездного
кода. Зубы
стучат, руки,
естественно
трясутся –
куда там! Как
всегда, в
самый
ответственный
момент всё
куда-то исчезает.
Что тут
прикажешь
делать? Пока
беспомощно
озираюсь и
призадумываюсь,
не успев
толком
расстроиться
и
рассердиться,
как
происходит
очередное
маленькое
чудо... Позже
Лилит
Николаевна
объяснит это
так: «что
Вы хотите,
так всегда
бывает около
Марины!»
Из подъезда
вдруг
выходит
обыкновенная,
но
необыкновенно
вежливая
девочка, в
белой пуховой
шапочке. Она
нас спокойно
пропускает
внутрь, не
спрашивая ни
слова, ещё и
придерживая
обеими
руками
массивную
дверь. Нет,
скажите на
милость,
откуда в
таком подъезде
вдруг
взялась
обычная
московская
пятиклассница?
Сейчас это
кажется
абсолютно
невероятным.
Один Бог
ведает, как
добрались до
заветной двери
квартиры N 58, с
приколотой
на ней белой
лошадкой.
Почему
лошадка? А-а-а,
она же с
крыльями!
Наверное, это
прилетел, изо
всех своих
крылатых сил
стремясь нас
опередить,
заоблачный
Пегас? Или же
он всегда
здесь
обитает?
Рядовые
объяснения, о
школьных
активистах,
помогающих
пожилым людям,
в такой
момент в
голову как-то
не приходят.
Неужели это
всё-таки
произошло, и
мы можем
поздравить
себя с
маленькой
победой? Вот
она, та
самая-заветная-сказочная
дверь,
разделяющая –
объединяющая?
– целые
пласты Истории,
разные её
эпохи, и
такие разные
судьбы. Есть
над чем
призадуматься,
даже не поднимая
руки для
стука.
Кстати, рука
и не
поднимается.
Готова ли я к этому
мгновению,
которое,
скорее всего,
уже никогда
не
повторится?
Что смогу
сказать Асе
Цветаевой? А
может, лучше
сбежать, пока
ещё не слишком
поздно?
Инстинктивно
ищу
поддержки в
не менее
перепуганном
твоём
взгляде.
Бессмысленная
затея!.
И как
всегда, когда
становится
невыносимо,
спасаюсь
единственым:
делаю себе
ещё хуже.
Стучу.
LUCH 2019