Словно горная вершина, она устояла в страшном катаклизме века, сохранив сказочный Замок. Его двери – открыты для вас!

«Как писателя, художника, мыслителя мы только-только начинаем открывать младшую из сестёр Цветаевых. Гениально одарённая в слове, Анастасия разделила горькую судьбу своего народа и 22 года провела на этапах, в заключении и в ссылках. Она никогда не воспевала власть и не меняла своих убеждений». Лариса Гумерова.

Ласточкино Гнездо

ATsvetaeva

Эссе-воспоминание, 1990 - 1999 гг.

Впервые напечатано в журнале «Большой Вашингтон», 1999 г.

 

5 сентября 1999-го года исполнилось 6 лет со дня ухода замечательного писателя, человека редкой судьбы, свидетельницы Эпохи и удивительной женщины: Анастасии Ивановны Цветаевой 27 сентября исполняется 105 лет со дня её рождения. Кто не знает Асю, сестру и друга Марины Цветаевой? Как и стихи великого поэта, Асю знают и любят все, кто почитает Литературу, Поэзиию, Русскую словесность. И если учесть тот факт, что к «почитателям» относят себя не только писатели и поэты, но и переводчики, искусствоведы, литературные критики и редакторы, филологи, публицисты, сценаристы, языковеды, учителя, работники театров, кино, телевидения, художники и артисты, режиссёры, журналисты, – то смело можео утверждать, что сестра Марины Цветаевой исключительно попуярна, и у нас, и за рубежом. А для России любители стихов и литературной классики не редкость во всех вообще профессиях и слоях общества.

 

«Так значит, Ася Цветаева – знаменитость?»  – спросите вы. Вынуждена признаться: это не так. Скорее, наоборот. Попытаюсь объяснить, отчего так получается. Феномен семьи Цветаевых по праву занимает почётное место в мировой Культуре. Начиная с отца, Ивана Владимировича Цветаева (1847 - 1913), знаменитого учёного, профессора МГУ, основателя и первого директора Музея Изящных Искусств имени Императора Александра III. В следующих поколениях сохраняется семейная традиция творческого подвижничества, верности избранному делу, жертвенной любви к Русской Литературе.

 

Если попытаться отыскать слово-ключ каждому члену семьи Цветаевых, включая Марию Александровну Мейн (1869 - 1906), одарённую пианистку, и старшую сестру Валерию (1883 – 1966), балетмейстера, брата Андрея (1890 - 1933), юриста и экспетра по Искусству, его дочь Инну (1931 = 1985 ), знатока Руской и Зарубежной Литературы, агронома по образованию, Марину с Асей, их детей и внуков, – то наверное самым правильным было бы слово: горение. Анастасия Ивановна , как и её великая сестра, обладала редким даром слова. С детства блестяще владея европейскими языками, она рано начала литературную деятельность, к тому же была незаурядной художницей, талантливым переводчиком, глубоким знатоком Музыки и Искусства пения, всех видов искусств. Как и Марина, Ася с юных лет посвятила свою жизнь служению Прекрасному. Буквально – жила и дышала творчеством, и до последнего вздоха не расставалась с пером и блокнотом, с любимыми книгами, красками, музыкой.

 

Ещё в пору своей самой розовой юности Ася Цветаева поражала творческую элиту России «Королевскими размышлениями», повестью «Дым, дым, дым…» (1916), критическими статьями и эссе. Близкими друзьями и ценителями её таланта были Максимилиан Волошин, Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Максим Горький. Сестра Марина с восторгом и удивлением отмечала проницательтность и совершенно особое видение мира младшей сестры.

 

Пора! Завязаны картонки,

в ремни давно затянут плед.

Храни Господь твой голос звонкий

и мудрый ум в шестнадцать лет!

 

Стихи, как известно, сбываются. Как и просил поэт, Бог хранил Анастасию всю невероятно трудную и долгую её жизнь, 99 лет! Однако сегодня, увы, приходится признать, что как писателя, художника, мыслителя, мы только-только начинаем открывать младшую из гениальных сестёр. И причин тут много: от славы Марины, тенью прикрывшей имя и таланты Анастасии, до последней Исторической драмы России. 22 года сталинских лагерей и ссылок, с последующим режимным поселением далече от Москвы, печальная судьба многих рукописей, созданных в условиях заключения, так и не дошедших до читателя, разумеется, всё это не помогает ни популярности, ни известности.

 

И как ещё представляется, причина «потери» для современного читателя имени Анастасии Цветаевой, как ни пародоксально звучит, заключается в невероятной силе и самобытности таланта. В масштабе её личности, включая неженскую волю и абсолютно бескомпромиссный характер. Человек-личность всегда обречён на изолированность от случайного и временного. Он погружён в собственный мир, сосредоточен на работе своей души. Это и есть истинное творчество, которое по сути всегда со-Творчество Творцу: одинокое устремление ввысь, полное отрешение мира, жертвенное горение в Высотах Духа.

 

Поэтому как писатель Анастасия Цветаева никогда не была со-временной. Она создавала собственный, другой мир, увлекая в него читателя с головой. Невзрослеющая – невзирая ни на какие обстоятельства и земные законы, девочка-фантазёрка, русская Алиса, страстно влюблённая в своё ремесло, Ася Цветаева никогда не была реалисткой и уж тем более советской реалисткой. Вот где причина неведения: её как Автора: слишком вызывающий отрыв от средне-общего уровня дара Цветаевых. Плюс стилическая пародоксальность, тончайший юмор, максимализм – во всём и всегда. По этому своему пути Анастасия Ивановна ушла слишком далеко от литературных экспериментов и массовых поделок своего времени. Она всегда предпочитала быть и оставаться только самой собой.

 

Те немногие, кто сумел достать, прочесть и обдумать с должным вниманием повести и романы, рассказы о животных  сказки и воспоминания писателя, – наверняка согласятся, что подобного стиля, подобного языка, такой яркой образности и одновременно простоты, они не встречали никогда и ни у кого. Ася одаривает душу волной чудесной и неповторимой искренности, трудно становится и читать, и дышать, от нахлынувших благодарности и удивления. Она просто потрясает. Мир кажется прекрасным, насквозь пронизанным солнечным светом, гармоничным, мудрым. И всё-то с ней становится на свои места, всё легко и просто.

 

Мне кажется, что по духу своего трворчества Анастасия мало похожа на Марину, кроме, пожалуй, степени искренности, степени горения. Но не хочется много говорить, уважаемый Читатель. Пусть ваше собственное открытие порадует и вас, и ваших близких. Добавлю, что с 1959-го года, как тысячи других невинных страдальцев России, Анастасия Ивановна вернулась из долгих странствий по тюрьмам, местам ссылок и поселений в родную Москву. Постепенно налаживалась жизнь с семьёй сына, Андрея Борисовича Трухачёва, и с литературной средой, которой была лишена долгие годы. Здесь, на страницах журнала, я делюсь с вами личными воспоминаниями о Встрече в Москве 29 марта 1990-го года, перевернувшей всю мою жизнь.

 

Часть 1

Стихи в унисон. Душа в унисон. Жизнь в унисон

Мы придумали это путешествие в Москву из-за Марины. Её имя стало первым подарком тебе, помнишь? Космос любви стремительно пролетал сквозь Маринину бушующую бездну и прекрасно с ней ладил. Два космоса, вдруг встретившись, радостно узнавали друг друга, играли, спорили, сияли. Так весело и жутко бывает только в детстве, когда неостановимо летишь на качелях в синь неба, и лишь свист ветра в ушах да ледяная судорога пальцев напоминают о реальном мире.

 

И когда ты предложил увидеть твою Москву, я тут же с радостью согласилась: ведь там живёт Ася Цветаева, родная сестра Марины. Живёт, дышит тем же самым воздухом, напряжённо работает – человек-легенда, ближайший друг одного из моих поэтических кумиров – увидеть, её? Это казалось просто фантастичным. Кто хоть немного знаком с поэзией, не может не знать единственного феномена в истории искусства: чтения сёстрами Цветаевыми стихов в унисон. Какая степень духовного взаимопонимания, слияния – до полного совпадения малейших ритмических интонаций и резонансного звучания голосов – породила подобное явление? Ответ знает только Бог.

 

Марина и Ася были родными сёстрами, почти погодками, и всегда понимали друг друга без слов, хоть характеры их отличались один от другого. Они вместе росли, одинаково увлекались поэзией и музыкой, вместе рано осиротели, самоотверженно помогая друг другу пережить боль утраты обожаемой матери. Они доверяли друг другу сокровенные тайны, мечты и надежды. К ним почти в одно и то же время постучалась первая любовь и материнство – как будто и сама жизнь проходила в унисон! 

 

В дореволюционной Москве на всех литературных вечерах и сборищах, сёстры Цветаевы были неразлучны как сиамские близнецы. Они поражали тогдашнюю искушённую публику двойным блеском юности и красоты, одарённости и артистизма. И потом, уже в дальнейшей неумолимо разлучившей их жизни, Марина тосковала по единственной для неё на свете, родной Асиной душе.

 

А если это всё так, и если существует в природе пример подобного единства и нераздельности, значит... Душа Марины продолжает свою земную жизнь, голосом сестры?! Услышать живой голос Марины!.. Это желание стало наваждением, отрезавшим наши жизни от остального мира.

 

Затерянные в Тайне. Первые искушения.

Конец марта 1990-го года, Москва. Не видела Москву уже 4 года. Раньше всё было иначе: постоянные сборы, соревнования, встречи – нелёгкая жизнь в "большом спорте" надолго сделала нас  неразлучными. Город всегда был моим большим и надёжным Другом. Никогда не забуду чувство неудержимого восторга, охватывающее уже при виде московских окраин: под звуки бодрых советских маршей и песен из окна медленно покачивающегося вагона всё выглядит необычным, громадным, таинственным.

 

И потом, на перроне, в самом вокзале, на улицах – везде особый воздух, обнимающий – как бы при-поднимающий тебя ветер, высокий, таинственный дух. Едва уловимый запах предчувствия небывалого в твоей жизни? А сам Город!.. На чём бы ни остановил взгляд, всё дарит открытие, наполняя сердце неописуемым восторгом, открывая новые горизонты. И сам ты вдруг становшься другим: человеком иного масштаба, иной энергетики что ли...

 

Но сегодня... Почему-то я не узнаю своей родной Москвы, не узнаю самой себя в Москве. Когда летели в самолёте, сбежав от всех и вся, и наконец-то приступив к осуществлению грандиозного плана, настроение было просто чудесным. Однако с первых же шагов в аэровокзале почуяла что-то неладное: вроде бы всё по-прежнему: и залы, и тёплые сквозняки, приносящие запах далёких странствий, и потоки спешащих людей... Всё так, да и как-то не так.

 

Прошли знакомыми до мелочей переходам Домодедова, вышли на остановку экспрессов и такси, продолжая удивлённо и настороженно приглядываться. Серый асфальт усеян... мусором и шелухой от семечек? Серые, угрюмые здания, странные лица людей, с бегающими глазками... Всё выглядит осевшим, помельчавшим. Ещё эта непостижимая, с точки зрения здравого смысла, погода: пронизывающий мартовский ветер, низкие тучи и снег, напоминающий ледяной дождь. Слякоть под ногами... бр-р!

 

Такси летело тяжело и плавно,

фланируя упругостью колёс,

великий Город выглядел забавно,

как будто сам себя водил за нос.

 

Да, Москва сегодня к нам почему-то недружелюбна. Какая досада, но кажется ей абсолютно нет дела до нашего путешествия и до чьих бы то ни было грандиозных планов. Плевать ей наконец и на то, что мы – молодожёны, которые так устали и промёрзли.

 

Все возможные варианты устройства на ночлег враз провалились. А об этом вообще не было беспокойства: ехали-то "почти домой", как ты утверждал, накануне отъезда. И вот стоишь здесь, на Полянке, у телефонной будки, под проливным дождём, и смотришь так растерянно, что впервые становится неловко. Опускаю глаза, прячу нос в шарф. Усиленно дышу, пытаясь побороть дрожь. Ума не приложу, что делать и куда теперь идти... У нас даже нет зонта.

 

А на огромную Москву, не желающую нас знать, надвигается огромный, холодный вечер. Всюду, сколько хватает взгляда, по полупустым улицам растекаются смазанные огни машин, ядовито цветные мерцания реклам; вкупе с разгулом непогоды картина вечерней Москвы наползает сюрреалистическим кошмаром. Мир откровенно игнорирует наивные фантазии и смешные прожекты. Что же дальше?..

 

Только глубокой ночью, после полуторачасового стояния в переполненном автобусе, совершенно измученные и до степени окоченения заледенелые, добрались мы наконец до маленького подмосковного городка, где помогли наши удостоверения сотрудников союзной Академии наук. Тоскливо было в громадном "люксе" с цветным телевизором, по которому переливались диковинные перестроечные программы... От нашего приподнятого настроения, радостного ожидания и следа не осталось. Всё выглядело умершим, так и не успев начаться. Ужасно хотелось домой...

 

Половина следующего дня была отдана решению скучных командировочных и личных проблем. Москва выглядела по-прежнему отчуждённо, погода не баловала, с завидным упорством продолжая заливать лица и спины холодной слякотью. Весёленькое получалось свадебное путешествие.

 

После обеда, если можно так назвать перекус в подвальной забегаловке, начались наконец эти странные поиски, продлившиеся не один день.

 

Говорю "странные" потому, что совершенно непонятно, какие силы с таким упорством гнали двоих приезжих сквозь холод чужих улиц, стоянок, перекрёстков, по мокрым справочным и телефонным будкам, по всему этому неуюту бесчисленных «казённых заведений», где автоматически задавали мы один и тот же вопрос. Задавали – самим себе представляясь, мягко говоря, нелепыми. Разве могут вот так добровольно мучиться нормальные люди во время полагающегося им по праву самого счастливого путешествия?

 

Но вновь и вновь шагали с тобой по огромной Москве, сквозь инфернальную пелену непогоды и неизвестности, ни на что особо не надеясь, заранее смирившись с любой неудачей. Странным было и то, что альтернативы-то, собственно, и не возникало. «Наша» Москва, такая родная и любимая, долгожданная и всегда неожиданная, изобилующая уголками и местечками, – всё это вдруг куда-то исчезло. Москва сузилась и сжалась до одного-единственного, ледяным осколком впившегося звука: Ася.

 

Остальное просто улетучилось, испарилось. Музеи-галереи-выставки-театры, блеск и новинки столичного дизайна, бесчисленных торговых центров – всё потерялось на фоне крошечного, хрупкого, почти ускользающего с языка слова. Ну не странно ли и вправду сие?

 

Но было и другое. Ежедневно продолжая поиски, мы всё более и более сближались и понимали друг друга. В этом вдруг ставшем враждебном мире, мы оба с одинаковой силой переживали совершенно новое для нас чувство: осознанной жертвенности, вольного мучения за идею. Назойливо донимал вопрос: почему? Почему всё так? Ведь мы – всё такие же, и всё те же, как раньше... Странно. Нет, действительно странно и непонятно всё это выглядело...

 

Тогда мы были молоды и не знали мудрых слов, которые легко бы объяснили происходящее. Таких слов как «искушение», «противление мира», «козни зла». И только неясное ощущение правоты и несмотря ни на что нужности того, что начали, поддерживало силы и наполняло душу горьковатой, возвышенной печалью. И не упрекали друг друга, не жаловались, а получив очередной отворот, старались не унывать и не сдаваться. Наступало утро, и всё повторялось сначала...

 

Пароль: Моя Сибирь.

Утро 27 марта. Удалось поговорить по телефону с Андреем Борисовичем Трухачёвым, сыном Анастасии Ивановны Цветаевой. Правда разговор этот, состоявший почти из одних только пауз и отчаянных м-м-м..., трудно назвать разговором; скорее отчаянной попыткой объяснить свою насущную, жизненную необходимость желания увидеть и услышать его маму. Кажется, меня подвесили в безвоздушном пространстве, на тонюсеньком волоске; он вот-вот оборвётся, не выдержав смертельного натяжения:

 

– Вы от Катаевой-Лыткиной или от Варакута? Кто дал вам номер?

 

– Нет, извините, мы сами... Мы из...

 

– Ага, так значит, Стас? (личный секретарь Анастасии Ивановны, Станислав Айдинян)

 

– Нет, видете ли... Человек я абсолютно ей и вам незнакомый... Но поверьте, в такой точно степени и неслучайный... Мы издалека приехали, из Сибири... Марина...

 

А, хорошо. суховатый голос на том конце провода обмякает, сдаётся, наступает пауза, в которой улавливаю светлячком во мраке непроглядной ночи капельку надежды. Напряжение отпускает, к горлу – волна, потоки – по щекам. И не с Андреем Борисовичем разговариваю уже, не к нему это: «Господи-и-и!..»

 

...так вот, поскольку Вы сами доктор, то должны ясно представлять себе проблемы её возраста и здоровья. К тому же она до сих пор изнуряет себя профессиональной работой, в доме постоянно люди. Нельзя вести долгих разговоров, мучить выяснениями, просьбами... Десяти минут будет достаточно?..

 

Не надо расстраиваться... Он просто любит свою маму, вот и всё. Стою в телефонной будке, вцепившись онемелыми пальцами в серенький листочек, пытаясь как-то вместить в сознание наспех записанный номер Асиного телефона. Видится он мне каким-то невероятным: роскошным, неповторимым... В конце концов, легко проверить... Да, но кто поймёт как это трудно? Смотрю на твою спину, в спортивной куртке цвета хаки, сиротливо притулившуюся снаружи стеклянной двери. Хорошо тебе там, в полном неведении, просто ждать глядя на прохожих. А тут!..  Эх Русь-матушка, всё-то на нас, самое трудное всегда женщине... Спрыгнув с невидимого обрыва, кручу железный диск. Как там насчёт расхожей фразы, что чудес на свете не бывает?

 

Кладу трубку на рычаг. Долго смотрю в пространство слепыми глазами. Первое, что слышу, после голоса Анастасии Ивановны, твои слова: «Стоп. Запомни этот день и этот час: ты только что говорила с Цветаевой!»

 

Да, надо обязательно запомнить. Смотрю на часы: 27 марта 1990 года, 2 часа дня.

 

А пространство, в которое вглядываюсь, пытаясь осмыслить происходящее, является всё той же самой, мартовской, порывисто-ветренной Москвой. Станция метро "Новокузнецкая". В который уже раз – опять не узнаю Города. Что-то случилось, явственно переменилось – с улицами, с погодой, с людьми... Куда девалась мокрая серость, тоска и всё это недоумение? Город волшебно преобразился; теперь он выглядит ясно, нарядно, странно приветливо. А вот и солнце наконец-то выглянуло из-за мёртвой пелены! Люди, со всех сторон подступающие около входа в метро, улыбаются, заглядывают в глаза, вежливо уступают дорогу.

 

Всё вдруг ожило и обрело какую-то светлю весомость, особый смысл. Мы тоже с тобой вмиг стали другими: не какими-то там потерянными бродягами. Нет, настоящими триумфаторами! И ещё – страшно занятыми, деловыми людьми, ведь на послезавтра у нас запланирован визит... к родной сестре Марины Цветаевой! Да почему бы не сказать: «визит к Королеве»?

 

Да-да, хотите верьте, хотите – нет, но в ушах всё ещё звенит неправдоподобно молодой голос Аси:

– Так в чём же дело? Я жду вас, и прямо сейчас!

 

Она тут же чеканит подробнейшие объяснения, как к ней добираться, и голос взмывает вверх после каждой фразы. Потом, уже в процессе долгого с ней общения, хорошо усвоила, что эта  категоричность не обсуждается, безоговорочно надо подчиняться, потому что Ася знает всё, и знает абсолютно и единственно верно. А сейчас, как заворожённая, вслушиваюсь и вслушиваюсь в заветную МУЗЫКУ долгожданного голоса. Удивительный голос! Звонкий и чистый, многозвучный, детски удивлённо вспархивает он ввысь перед каждой паузой...

 

Опять-таки много позже узнала, что такая необычная манера речи – это английская сторона жизни Анастасии Ивановны Цветаевой. Английский язык стал не просто предметом серьёзнейшего изучения и преданной на всю жизнь любви; он стал её оружием, её способом выживать в нечеловеческих условиях, куда бросала немилосердная жизнь. Английский вошёл в её плоть и кровь, и уже не могла отрешиться от него ни на минуту, как и от русского.

 

– О, нет... Простите, но это совершенно невозможно, прямо сейчас. Такая досада, командировка... Важная консультация, в Центре сосудистой патологии (Боже, что говорю, немедленно всё отложить... Но надо подготовиться, прийти в себя, я же так просто умру.)

 

– Хорошо-хорошо, успокойтесь и приходите в любое удобное время, после консультации. Только позвоните, пожалуйста, накануне, по этому телефону. Надеюсь быть дома. Так вы правда, из Сибири?

 

– Да, из Сибири, мы из Тюмени приехали... Ой, спасибо Вам... обязательно! Обязательно позвоню, до свидания!

 

О книге "Моя Сибирь" ещё ничего нам не известно, понятия не имею, что это слово означает для неё, для всй её семьи. А Слово это... Именно оно явилось золотым ключиком, сим-симом, паролем ко всему, что случилось потом –  паролем, открывшим заветную дверь Судьбы.

 

Сердце не просто колотится: вибрирует, на пределе возможного. Взлетает, падает...  Что-то широко и лучисто распахнулось – там, впереди. Покорно, вослед этой загадочной работе, душа вступает в открытые и ещё нет поля и силы. Мир вокруг заливает поток живого света, золотистой энергии... Чуда? Как же всё-таки насчёт той расхожей фразы: о том, что «чудес на этом свете не бывает»?

 

Встреча

Жребий брошен, Рубикон перейдён. На невидимых часах сдвинулась, с жутким транфизическим скрежетом, чугунная стрелка. Оно ожило – это уснувшее было время! Да так неостановимо полетело вперёд – только поспевай теперь за ним! Действительно, сколько надо ещё предпринять, организовать и продумать, прежде чем мы окажемся около заветной двери!..

 

Мысли несутся вскачь, обгоняя одна другую: подготовить список вопросов... Интересно абсолютно всё, например, какой у Марины был рост, размер обуви? Есть ли хоть одна фотография, где она бы смеялась? Какое было её любимое блюдо? Была ли их мама ласковой, часто целовала дочек? А может наоборот, была строгой и требовательной?

 

Почему-то мне кажется, что моя Лида очень похожа на Ирину, так рано ушедшую из жизни. Та же крутолобость, форма подбородка, грусть широко распахнутых глаз... Не забыть показать фотографию! А как бы отнеслась Анастасия Ивановна к идее записать нашу встречу на плёнку? И потом надо же понять, как мы должны одеться. И конечно же, розы – много, много роз! Самые прекрасные, самые душистые в Москве розы мы должны отыскать и принести легендарной и такой милой Асе Цветаевой! Как может быть иначе, если творится такое чудо?

 

Москва – летит навстречу, окружает, кружит – всеми бодрящими запахами, весенним оживлением улиц, праздничной кутерьмой. Пристально и сочувственно заглядывает в глаза (подлизывается? заглаживает вину?) и шепчет: да, влипли вы, ребята, капитально! И острый мартовский ветер тоже свистит в самые уши: теперь надо выкручиваться и как-то не ударить в грязь лицом. Вперёд, только вперёд!

 

Город, вчера ещё казавшийся таким надменно-равнодушным, превращается в сообщника и давнего Друга. Бегом бежим по его просторам, ныряем в провалы метро, садимся в как-то подозрительно звенящие трамваи, с головой окунаемся в цветные неоновые заводи магазинчиков. Нет, всё-таки творится какая-то мистика, сон наяву... Но легко и радостно отдаваться этому чувству. Хорошо, что нас сейчас двое, одинаково сумасшедших и счастливых, иначе и сам себе никогда бы не поверил.

 

Опаздываем! С пылающими лицами и дикими глазами умоляем какого-то очаровательного милиционера объяснить нам дорогу от метро Комсомольская к Большой Спасской. Выход лишь один: позвонить. После голоса Анастасии Ивановны в телефонной трубке, спокойного и радостного, становится намного легче.  Ну слава Богу, нас ждут! Кстати, ждут-то на самом деле не "нас", а меня. Я ведь так и не решилась сказать Андрею Борисовичу, что придём вдвоём. Постеснялась. Ну ничего, предполагаемое время аудиенции всего лишь десять минут. Придётся тебе где-то поскучать, ради такого случая.

 

Вот, наконец, подъезд. Лихорадочно роюсь в своей сумочке, пытаясь отыскать бумажку с записанным номером подъездного кода. Зубы стучат, руки, естественно трясутся. Куда там! Как всегда, в самый ответственный момент всё куда-то исчезает. Что тут прикажешь делать? Пока я беспомощно озираюсь и призадумываюсь, не успев толком расстроиться и рассердиться, как происходит очередное маленькое чудо (позже, Лилит Николаевна объяснит это так: "Что же Вы хотите, так всегда бывает около Марины!").

 

Из подъезда вдруг выходит обыкновенная вежливая девочка, в белой пуховой шапочке. Она нас спокойно пропускает внутрь, не говоря ни слова, придерживая массивную дверь. Нет, скажите на милость, откуда в таком подъезде вдруг взялась обычная московская пятиклассница? Сейчас это кажется абсолютно невероятным.

 

Один Бог ведает, как мы  добрались до этой двери, с приколотой на ней белой лошадкой. Почему лошадка? А-а-а, она же с крыльями! Наверное, это прилетел, изо всех своих крылатых сил стремясь нас опередить, заоблачный Пегас? Или же он всегда здесь обитает? Рядовые объяснения, о школьных активистах, помогающих пожилым людям, в такой момент в голову как-то не приходят.

 

Неужели это всё-таки произошло, и мы можем поздравить себя с маленькой победой? Вот она, та-самая-заветная-сказочная дверь, разделяющая – объединяющая? – целые пласты Истории, разные её эпохи, и такие разные судьбы. Есть над чем призадуматься, даже не поднимая руки для стука.

 

Кстати, рука и не поднимается. Готова ли я к этому мгновению, которое, скорее всего, уже никогда не повторится? Что смогу сказать Асе Цветаевой? А может, лучше сбежать, пока ещё не слишком поздно? Инстинктивно ищу поддержки в не менее перепуганном твоём взгляде. Бессмысленная затея!..

 

Как всегда, когда становится невыносимо тяжело, спасаюсь единственым: делаю себе ещё хуже. Стучу.

 

Часть 2

Ласточкино поднебесье

Голгофа предстояния, каменная её глыба наконец тает, оседает, отступает. Заветная дверь распахивается, и в подъездную тьму веет теплое и мягкое свечение. Различаю одну только кисть руки,  протянутой навстречу – бликом в дверном проёме, и подчиняясь безотчётному порыву, неловко прижимаюсь к ней губами. В следующее мгновение Анастасия Ивановна сжимает и мою руку в своих горячих ладонях. Тоже – целует?

 

Несколько секунд стою как вкопанная, над склонённой её головой, не понимая абсолютно ничего. Только розы колют бок, держу подмышкой, куда ты пристроил букет за секунду до побега на пролёт выше от двери с белой крылатой лошадкой.

 

– Женщинам я возвращаю поцелуи. Проходите, пожалуйста! – уже знакомый голос звучит сегодня тихо, но вполне утвердительно. Всё-таки страшно, и сердце кажется вот-вот выскочит из груди, но всё же вижу её, сестру Марины Цветаевой, Анастасию! Касаюсь её руки, вбираю в лёгкие воздух единственного на земле места, по сути её и Марининого дома! Невероятно, непостижимо, немыслимо... Слава Богу, Хозяйка не даёт растеряться окончательно:

 

– Вы такая юная, а уже доктор? – Анастасия Ивановна жестом предлагает пройти в комнату, смотрит на меня внимательно, с неподдельным удивлением. Тут наконец прихожу в себя и протягиваю ей цветы. Видно, как она не просто тронута, но изумлена этим букетом: обнимает розы и опускает улыбающееся лицо в прохладное розовое облако.

 

– Какой небесный аромат!..

 

И пока Ася поглощена цветами, не умея скрыть умилённого восторга, появляется минутка, чтобы осмотреться и попытаться справиться с волнением. Эта маленькая, худенькая женщина, с грустным и ласковым взглядом, с серебряными, коротко стриженными волосами, – и есть та самая Ася, родная сестра, духовный близнец нашего великого поэта?

 

Как описать её облик, такой лёгкий и светлый, что больше всего напоминает лучик солнца, случайно проскользнувший за тёмную штору? Кажется, в таком миниатюрном теле совершенно отсутствует какая-либо тяжесть. Больше всего Ася похожа на светловолосую, светлоглазую девочку-подростка, откровенно и беззаботно счастливую в эту минуту (как редки были в её жизни такие минуты, узнала только потом).

 

Лицо озарилось изнутри, и следы возраста на нём практически не заметны. Анастасия Ивановна очарована густой свежестью розовых полубутонов. Губы что-то шепчут, нежно касаясь лепестков. Сколько ослепительной ласки, радости, счастья на её лице, склонённом над букетом, не способном справиться с восхищением. Где-то сейчас витает её душа?

 

Тем впеменем я робко вступаю под гулкие своды легендарного Серебряного века...

 

Да... Здесь на самом деле оно продолжается, то самое время, и эта комната выглядит с первого взгляда тёмной и заставленной, так много скопилось в ней его реликвий и атрибутов. Большой круглый стол в центре, до верха заваленый рукописями, папками, журналами, – разумеется он главный и неоспоримый свидетель творческого горения, в 93 года!

 

То же самое происходит и с комодом, стульями, подоконником. Налицо размах и накал писательских трудов. Стены тоже отнюдь не пустуют, и шкафы переполнены книгами, а на полочках прикорнуло множство фотографий. Чуть поодаль от стола и перегородив квадратные метры жилья на две неравные части, стоит старинный рояль; он огромный и такой роскошный, что я невольно ощущаю священный трепет: да неужели тот самый? Из Трёхпрудного, под которым Марина и Ася любили прятаться, увлечённые игрой?

 

Какая-то женщина склонилась над нотами, что-то тихонько наигрывает... А вдруг я своим приходом, не дай Бог, прервала их с Анастасией Ивановной совместную работу? Эта мысль смущает и настораживает, я невольно оглядываюсь на Асю: всё ли так?

 

Нет, она слишком занята; ищет вазочку, потом долго шумит вода на кухне – видно, что Ася так старается для нежданных гостей (имеются ввиду разумеется цветы). Не стоит отрывать её от приятных хлопот. Она отдаёт должное душистой милости пришельцев, розовым светом наполнивших и ароматом заполонившим её квартирку.

 

Самое главное в ней – множество портретов, фотографий, картин, рисунков, – ими не только увешаны стены, но и полнится кажется само пространство. Старинные рамы, потемневшие от времени лица... Улыбки, всплески глаз, пышные наряды дам, элегантные кавалеры... Многие лица узнаю, некоторые угадываю, но больше всего здесь Марины и её семьи. Особенно поражает один большой портрет, которого никогда не видела прежде. Золотоволосая Марина выглядит на нём сказочной царевной, прекрасная, задумчивая, немного печальная.

 

– Это портрет её души... Пора безоблачного счастья. Был такой и Серёжин – но увы, во время войны пропал... – Анастасия Ивановна лучиком является в полумраке комнаты, останавливается около меня и тоже долго любуется. И вдруг становится понятно, почему ни одна фотография Марины, ни один, до этого её портрет, меня не устраивал, привычно вызывая  в душе какой-то жуткий протест. Значит, это правда. Значит все они вместе – нагло лгут и клевещут о внешности поэта. И ещё одно вдруг ясно понимаю, стоя так близко рядом с Асей: чудо Марининой с Сергеем Встречи, их взаимной любви, до сих пор переполняет и душу сестры, и хранит её дом, и эту комнату. А может быть, не только – комнату?

 

Да, именно оно, это чудное мгновенье,  является одним из самых главных здешних сокровищ. "Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится."

 

Анастасия Ивановна начинает рассказ о далёких днях. Слышу шум моря, и это так легко – представить жаркую сердоликовую лагуну Коктебеля, глядя в её глаза... А может, и у Марины были такие же, прозрачно-зелёные, совершенно "русалочьи"? Современники говорили как крыжовник. И одинаковые голоса: звонкие, чистые, реющие в речевом высоком полёте. Словно отдалённый шум прибоя, слышу ритм стихотворения:

 

Над Феодосией угас

навеки этот день весений,

и всюду удлиняет тени

прелестный предвечерний час.

 

Дежавю, предсказания, пророчества

Анастасия Ивановна, с видимым удовольствием, закрыв глаза, наизусть читает Маринины шедевры: «Если душа родилась крылатой», «Калужская дорога», «После бессонной ночи», «Идёшь на меня похожий». Тёплыми волнами льётся в душу ласка голоса и этого взгляда. Время исчезает, только этот торжественный покой, тихая радость услышать, о чём столько мечтал!

 

Снова неторопливо перехожу от портрета к портрету. Оживают легенды, звучат стихи, приоткрываются тайны. Сколько их здесь, этих лиц и этих жизней – судеб, загадок? Да, о времени совершенно забываю, и это весьма и весьма для тебя трагично – прости!

 

Странное и удивительное чувство... Как будто я была здесь уже тысячу раз? И меня здесь хорошо знают, и любят, и не нужно ничего объяснять, а можно наконец просто отдохнуть, насладиться редчайшим: счастьем общения с близким и дорогим тебе человеком.

 

Резкий звонок в дверь возвращает к дейстительности. Анастасия Ивановна представляет меня  голубоглазой в возрасте женщине, своему близкому другу Надежде Ивановне Варакута. Некоторое время мы беседуем о земном: о сегодняшней России, о работе, о последних событиях в жизни и о планах на будущее.

 

– А где же он, Ваш муж? – спрашивает вдруг Ася, вопрошающе переводя строгий взгляд от меня к Надежде Ивановне и снова на меня. – Надеюсь, не оставили его в одиночестве на лестнице?

 

О ужас!.. Не решаюсь признаться в таком страшном, жутком – судя по её тону, преступлении. Минуту длится  напряжённое молчание. Но как я могу обмануть всю славу и мудрость Серебряного века? Приходится с великим стыдом и покаянием объявить о твоём добровольном изгнании.

 

Боже, что тут начинается! Это же взрыв какой-то: всплески рук, негодование, неподдельная боль упрёков – уже из коридара, открывая входную дверь. Ты немедленно вызволен и совершенно смущённый и растерянный, вдруг водружён в самый центр нашего женского кружка. Джентельменское приветствие и поцелуй руки приняты и всемилостиво одобрены! Немедленно усажен за рояль, ведь с музыкой в этой комнате особые отношения. Воцаряется ещё более милая и тёплая атмосфера. И это странное ощущение, давно знакомого, родного и близкого – оно всё усиливается.

 

Анастасия Ивановна просит меня почитать свои стихи. Она слушает очень внимательно, подперев детским кулачком щёку. Почему-то мне совсем не страшно, хотя от подобной аудитории, не побоюсь сказать – великой чести здесь впервые перед ней выступить, вполне можно и дар речи потерять, согласитесь!

 

Стихи звучат необычно и для меня самой, разрастаясь под сводами вечного времени и наполняясь неведомым до селе смыслом. Когда умолкаю, в сумраке и тишине этой комнаты, наполненной старинными книгами и рукописями, лицами и судьбами, – вновь возникает это ощущение, Присутствия какой-то Тайны, всех нас сегодня собравшей вместе и связавшей невидимой нитью Судьбы.

 

– Несомненно, у вас есть талант. И надо работать, работать дальше. Скажите Лара, а Вы... верите в Бога?

 

Анастасия Ивановна, в той же самой позе, подпершись детским кулачком, одаривает лаской русалочьего взгляда, зеленовато влажным его свечением. Очевидно, что ей нелегко было задавать чересчур прямой, для первого знакомства, вопрос. Но возраст наверное предоставляет особые права и полномочия в общении.

 

Господи, а о чём это она только что сказала!.. От волнения, смысл фраз доходит замедленно, но когда доходит... Вдруг становится по-настоящему страшно. Но переспрашивать уже неудобно. Вместо ответа, машинально достаю из сумочки и протягиваю маленькую шведскую Библию, только вчера купленную на Калининском.

 

– Наверное, да? Последнее время часто об этом задумываюсь. Ведь несомненно, существует Нечто – можно назвать Судьбой, Провидением, Промыслом. Но что-то ведь ведёт нас по жизни? И многое происходит и складывается в ней помимо нашей воли. Разве нет? А порой – и вопреки всем нашим желаниям, ожиданиям и представлениям.

 

Конечно, прежде всего я имею ввиду себя, свою собственную ситуацию и тебя. Ведь именно так всё и складывалось, вопреки моим установкам и принципам. Но Ася не отвечает – она благоговейно разглядывает заграничную диковинку, листает прозрачные странички, вдыхает аромат свежего принта. Как ребёнок, ну просто обожает всё новое и красивое! И Надежда Ивановна с нескрываемым нетерпением ожидает очереди подержать миниатюрную Библию в руках.

 

– Знаете что? Мы Вам подпишем эту Книгу, ведь правда, Анастасия Ивановна? Вы сегодня в удивительном настроении, и получится замечательно. То, что надо. Пусть у ребят останется достойная память о нашей встрече, об этом дне и об этом их необыкновенном «путешествии за счастьем».

 

Надежда Ивановна загорается идеей, берёт меня за руку и взволнованно шепчет: – Вы просто не представляете, она может такое... Если Анастасия Ивановна в духе, как сегодня, это же очевидно, она пишет по вдохновению и может сотворить чудо! Не упустите, редчайшая возможность, настоящее пророчество... Попросите, сегодня она не откажет. Жизнь может перемениться... Тс-с-с!.. Она пишет, пишет!..

 

Итак, она звалась Анастасией

Анастасия Ивановна берётся за ручку и глубоко задумывается. Надежда Ивановна благоговейно умолкает, на цыпочках отходит в уголок, с благоговнием следит с почтительного отдаления. Не желая спугнуть сей особый творческий миг, я тоже вновь начинаю рассматривать фотографии и портреты на стенах, полочках, в шкафах.

 

Поразительно! Вот это Макс, вот это Борис Пастернак. Вот и коктебельская поэтическая команда... Это Борис Трухачёв, а это второй супруг Анастасии, Маврикий Минц... Охватывает ощущение такого живого, весомого их здесь присутствия, как будто вовсе и не я смотрю на них, а они разглядывают меня, переглядываются, важно кивая друг другу и молчаливо делятся друг с другом впечатлением. Странно...

 

Такие разные лица, и все как-то одинаково значительны, на каждый портрет можно смотреть часами. Что-то неуловимое объединяет и сплачивает эту галерею образов и такие разные лица. Да, в одну большую Семью – в таинственное Братство. И вот я, не такой уж и отдалённый их потомок, стою сейчас под их прямыми взглядами и пытаюсь это неуловимое уловить.

 

Время? Воспитание? Вера? Что? Что именно делает этих людей одинаково громадными, яркими, столь недосягаемыми? Ну прежде всего... Да, это абсолютно другие люди. Совершенно не такие, как мы, целое иное человечество. Ведь им не прививали ненависти к ближнему, не разрушали психику смертельным ядом материализма, не искушали безграничной верой в свои собственные силы.

 

Все они – существа совершенно иной духовной категории. Это люди-реликты, как секвойи или до- ледниковые кедры. Ореол неистреблённой злом ПРИРОЖДЁННОЙ ДУХОВНОСТИ – лучистой дымкой – одинаково парит над этими высокими, благородными лбами и сообщает одинаковую глубину и взволнованную напряжённость выражению глаз. Все они вправе так смотреть на меня, я перед ними – умолкаю.

 

Сумрак комнаты вдруг наполняет волшебство звуков. Моя любимая мелодия «Дождь над площадью Этуаль». На неё так чудно ложатся слова Макса:

 

В дождь Париж расцветает,

словно серая роза...

 

Как мужественно ты продолжаешь попытки сдружиться с царственно-роскошным монстром. Анастасия Ивановна вмиг распрямляется от стола и замирает; вновь эта реакция, на Красоту –  как и со стихами, и с розами! Глаза закрыты, и кажется, в миг она вся обратилась в слух, а от лица веет тихое сияние. Куда вновь ускользает её душа?

 

– Нет, вы только посмотрите... – шепчет изумлённая Надежда Ивновна. – Какое блаженство... Давно не видела её такой, правда!

 

Ася встаёт и подходит к роялю, кладёт ладони на его поющую перламутровую поверхность, как будто хочет уловить и приласкать каждый зву? или может собрать их вместе, как цветы? Она отрешённо всматривается куда-то вдаль и совершенно не умеет, да и не пытается скрыть нахлынувшего волнения.

 

Звучит музыка. Сердце почему-то сжимает тревогой. Где, в каких зоблачных высотах парит сейчас Асина ласточка-душа, сделав маленькое и хрупкое тело ещё более слабым, ещё более беззащитным? Слава и ахиллесова пята творца: взлёт. Преданность подъёмной силе Прекрасного: безоглядная, почти инстинктивная и всегда – жертвенная. По сути – это подвиг, превратившийся в строй души, в повседневную реальность. 

 

У всех птиц, как мы знаем, кости особо лёгкие, заполненые воздухом, хоть и состоят из тех же самых элементов, что и наши. Реальная цена мастерства, любого настоящего искусства: жажда взлёта, невозможность без него, но и безоглядная, покорная готовность разбиться.

 

Музыка по-прежнему хозяйничает в этой комнате, торжественно звучит под сводами Серебряного века. Анастасия Ивановна зачарованно слушает. Неуловимая Ласточка, одним бы глазочком взглянуть на то сказочное царство, свет которого так ясно отражается сейчас на твоём лице! Там, высоко-высоко, где тебе так легко и радостно, ты паришь совершенно одна. Вот почему сжимается сердце и переполняется необъяснимой тревогой. Хочется как-то защитить, укрыть, подстраховать эти поднебесные сальто.

 

Невольно наблюдаю за переливами отстветов чувств на лице и в глазах Аси Цветаевой, а в голове лихорадочно проносится хроника ей земной жизни:

 

22 года лагерей и ссылок. Можно ли назвать преступлением веру в Бога? Значит, 22 года сталинских тюрем и этапов – фактически ни за что. Щедро одарённая множеством талантов, европейски-образованная, знавшая в совершенстве несколько языков, дочь всемирно известного учёного и историка искусств (выражение самой Аси) Ивана Владимировича Цветаева, сестра гениального поэта, – Анастасия, в самом расцвете творческих сил и возможностей, была заживо похоронена режимом в снегах Сибири и Дальнего Востока.

 

Оторвана от семьи, маленького сына, друзей, любимой работы – от всего, что было дорого и любимо. Но – не сдаётся, не впадает в отчаяние. Она помогает заключённым, поддерживает слабого, старается вдуматься и понять всё происходящее вокруг, а главное – не прекращает писательского труда.

 

В невероятнейших условиях, на обрывках газет, на махорочных пайках папиросной бумаги – продолжают жить герои её романов, продолжается творчество и учёба. Анастасия Ивановна увлечённо занимается английским, переводит философов и поэтов, сама пишет стихи.

 

Каждый её день – схватка с нечеловеческим бытом, голодом, болезнями, непониманием, одиночеством. Непосильный физический труд. Стирка тифозного лагерного белья. Жизнь среди уголовников и солдафонов. Разве обо всём расскажешь? Но в это же самое время зреет литературное мастерство, оттачивается дар Слова. Блеск и остроумие прирождённого расказчика, острый взгляд художника, философская глубина и ясность христианского мыслителя.

 

Так рождаются её эпические и философско-лирические шедевры «Амор», «Моя Сибирь», «Неисчерпаемое», «Рассказы о животных». С каждой страницы – потоками льётся свет, радость, любовь к жизни. Пожалуй, подобный феномен в мировой литературе происходил лишь однажды, когда синеглазый крепыш, весельчак и шутник Джек покорял Клондайк и сердца американцев несгибаемой волей к жизни (но то был молодой и здоровый атлет, а не утончённая женщина средних лет, страдающая тяжёлой формой ревматизма!)

 

Ни минуты уныния: труд и молитва, творчество и чтение, живопись, жаркое стремление помочь, поделиться последней крошкой с каждым, оказавшимся рядом, – человеком или животным. Разве же у Анастасии Ивановны могло оставаться время для уныния или сетования? Подобной роскоши в её жизни не водилось никогда.

 

Звучит музыка. Выражение Асиного лица безмятежно. Так что же это за «хрупкость» и такая уж ли это «эфемерность»? Явный обман зрения, или очередной трюк игруньи-природы. Да в этом ласточковом теле сокрыты такие силы, для которых не положено земных пределов. Хватит и на взлёт, и на благополучную посадку – в любых условиях, с любых высот.

 

Каждой порой души стараюсь впитать в себя тайный восторг её свободного и радостного полёта. "Совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви." И когда вновь окунаюсь в тёплую ласку глаз, тревога совершенно исчезает. Слава Богу, хранителю птиц, детей и влюблённых! Ася снова здесь, с нами, в крохотном своём земном гнезде, на Большой Спасской.

 

Начало нашей дружбы

Мы давно забыли с тобой о времени и не вспоминаем о рамках приличия. Да и Анастасия Ивановна, похоже, забыла обо всём и с явным удовольствием читает стихи Марины. Тем самым голосом! Как он чист, напряжённо-сдержан чётким ритмом, но от переполненности душевной – вздрогнув, неостановимо летит вверх. «На ритмической волне», как она сама это определяет. Не могу выразить в словах, но чтение это столь необычно и трогательно, что у меня перехватывает горло.

 

Чудо встречи длится и длится, множась чудом каждого стихотворения. Мы говорим обо всём: о России и её будущем, о поэзии и о любви, о детях, кошках, о живописи и музыке. А ведь пару часов назад не были даже и знакомы, можно ли в это поверить? Хоть когда-нибудь ощущали мы себя так легко и счастливо среди людей, которых видим впервые? Мистика, начавшаяся в телефонной будке, около метро Новокузнецкая, благополучно продолжается...

 

И опять звонят в дверь. Под сводами Серебряного века пополнение: профессор и цветаевед Лилит Николаевна Козлова, или просто Лилит. Она же и генетик, и психолог, и альпинистка, и неутомимая путешественница, и потрясающий рассказчик, и, наконец, просто красавица.

 

Лилит справляется у Анастасии Ивановны о её здоровьи, коротко и просто кивает в нашу сторону, как старым знакомым. Раз мы здесь, для полного доверия большего ей, видимо, не требуется. Тут же начинается подробный рассказ о последней поездке в Елабугу.  Странно, о Марине мы сегодня говорим мало, но это "мало" совершенно особенное. Она сама говорит с нами, она сама здесь, в этой комнате, пребывает так очевидно, что в любом разговоре сквозит её позиция. Фразы порой обрываются на полуслове, все замирают и вслушиваются, охваченные одинаковым чувством.

 

и глубина, где стебли тонут,

торжествовала свой закон.

 

Как будто Марина что-то вдруг возразила, или дополнила, или радостно за нас договорила, воспользовавшись паузой. И это общее, молчаливое и благоговейное, к ней внимание, та подтянутость души, которая возникает под взглядом обожаемого Друга, нас объединяет и сближает.

 

Чувство неизведанной степени доверия ко всем, кого я здесь встретила, наполняют сердце такой нежностью, что постоянно приходится  сдерживать слёзы. Что это? То ли Анастасия Ивановна знает какой-то особый секрет, умеет так расположить к себе, создать особую атмосферу? То ли со мной самой сегодня что-то происходит? То ли, кто знает, и вправду сама Марина влияет и уже давно всех нас, волею случая здесь сейчас собравшихся, соединила и породнила? Не знаю. Несомненно лишь одно: ощущение небывалого праздника, события, торжества. Победы?

 

Анастасия Ивановна... Вот она сидит совсем близко, в простом своём халатике, с наброшенным на плечи, видавшем виды светлом платочке. В беседе так сдержана, выглядит немного отстранённой. А глаза излучают пристальное и ласковое внимание. Немногословна, предпочитает слушать. Многие считают её аскеткой, и не без оснований, достаточно взглянуть на окружающую обстановку: книги, рукописи, фотографии, скудная простая мебель – только то, что отвечает принципу насущной потребности (исключение составляет, наверное, рояль, но ведь разве музыка не есть насущнейшая потребность души?)

 

Обратная сторона духовной переполненности: невозможность тратить силы и внимание ни на что сиюминутное, суетное, житейское. Максимальная собранность для дальних перелётов.

 

Кажется, идёт какой-то спокойный, вполне обычный разговор. Ни жарких философских дискуссий, ни деклараций высоких истин, ни обсуждения последних литературных событий и новинок – и в помине нет. Но именно этот простой и тихий разговор почему-то потрясает душу до недр. Анастасия Ивановна любит быть вовлечённой в процесс, а не "водружённой на пьедестал".

 

Она предпочитает ни на что не претендовать, но как можно больше узнать и большим поделиться.

 

Её скромность и тактичность, совершенно искренннее желание уйти на второй план, дать возможность высказаться другому, – поразительны. Какой жалкой затеей кажутся мне сейчас все мои приготовления и продуманные заранее вопросы (как, впрочем, и весь мой продуманный и совершенно неуместный здесь наряд, с перьями, серебром и стыдно сказать, люрексом. Боже, кака нелепость!..)

 

Урок

Мы с головой погружены в поток волшебства, радости, удивления – в то, из чего и возникает само желание творить, писать, сочинять. Можно ли было мечтать о подобном? Здесь царит совершенно собенное видение мира, которым Анастасия Ивановна не просто обладает, но и умеет сообщить другим. Взгляд Художника. Взгляд Творца: трепетно-сосредоточенное любование всем, что тебя окружает.

 

Позже мы назовём это эффектом стакана киселя, помнишь? В «Моей Сибири» есть эпизод, когда в маленьком деревянном домике, где-то на окраине Кокчетава, автор видит чудо: луч солнца проходит через стакан киселя, завораживая игрой и переливами лучей и красок... Бездна чувств и их оттенков, переживаний, откровений – в ответ закатному отблеску!

 

Мир переполнен красотой. Если, конечно, смотреть на него с любовью, с любованием. Вот и весь секрет Асиного особого его видения. И вот источник этих неиссякаемых сил и всех завоеваний: любовь!

 

«Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.»

 

– Всё, что Вы просили, Анастасия Ивановна, я принесла, – Надежда Ивановна вдруг ласково наклоняется к самому уху Хозяйки. Она с большой осторожностью решается отвлечь её от беседы с нами и Лилит Николаевной, откровенно тревожась за её силы. Наверное, титану Духа пришла пора подкрепиться. Анастасия Ивановна кивает и тихонько шепчет в ответ: «И апельсины тоже?» Она легко вспархивает от стола и летит на кухню.

 

– Да, только вот с апельсинами не получилось. Заходила в несколько магазинов... Сама не пойму, куда они подевались..

 

Десять с лишним лет прошло после того дня, переполненного светом и радостью, но этот единственный момент Асиного огорчения вспоминать до сих пор невыносимо. Как стояла она на своей кухонке, почти полностью погрузив серебряную голову в хозяйственную кошёлку, никак не веря в то, что апельсинов, действительно, там нет? Смотрела на Надежду Ивановну удивлённо, и потом грустно опять заглядывала внутрь – никак не получалось у Аси выпустить эту убийствено пустую кошёлку из рук.

 

Весь вид её говорил только об одном: "Ну вот, я летала, летала – прилетела к вам, а здесь даже и апельсинов сегодня нет. Как же это понимать?"

 

Вполне вероятно, что сама Анастасия Ивановна особенно и не огорчилась и, может быть, подкрепилась чем-то другим, не менее вкусным, после нашего ухода. Но дело в том, что сценка эта, на кухне, по-видимому, была предназначена именно для моей совести.

 

Перед самым приходом к Анастасии Ивановне, я как раз и собиралась купить апельсинов! Видела их повсюду – нарядных, огненно-алых, великое множество, как всегда водится в Москве. Пожилой человек, слабое здоровье – ну как идти без фруктов? Но ты недоумённо мне возразил: "идём в гости, а не в больницу... это просто даже неприлично."

 

И я, стушевавшись от железной мужской логики, не сделала того, что было в той ситуации абсолютно очевидно. Ведь кроме "железной", в жизни существует ещё и совершенно иная логика. Что прилично, а что нет – человеческая природа часто совершенно путает.

 

И этой ничем уже и никогда невосполнимой ошибки, я до конца своих дней не забуду. Так и стоит она у меня перед глазами: не "титана Духа", не славная героиня Серебряного века и даже не чудная небесная Ласточка а грустная, худенькая женщина, в видавшем виды фланелевом халатике склонившись над пустой сумкой. Перестрадавшая в жизни столько, что маленькое разочарование кажется уже непосильным.

 

О, как я мечтала в тот момент протянуть Асе душистый алый апельсин, чтобы опять впыхнула в этих глазах детская радость и то особенное умиление, которое я видела в моей жизни только однажды!  Как важно понять, что каждое мгновение, в которое мы имеем возможность сделать добро, и есть главное достояние человека на земле! И не просто понять: важно отстоять это своё достояние. Любыми силами. В любых условиях. Вопреки всем логикам и доводам мира сего.

 

 

Любите друг друга!

Всё когда-нибудь кончается?

Как трудно уходить из этого дома, из уютного и волшебного Ласточкиного гнезда, куда занесла нас с тобой всемилостивая Судьба и где нам так много довелось узнать и понять! Анастасия Ивановна вручает нам подписанную ею Библию, благословляет и даёт последние напутствия:

 

– Любите друг друга. Берегите детей. Каждый ребёнок – главная ваша поэма. Я не могла простить советской власти только двух вещей: изгонять Бога из души человеческой абсолютно бессмысленно. Воспевать подобный абсурд – уже преступно. Слово не может восставать Само на Себя. Это первое. А второе – это отношение к детям. Такого количества беспризорных и голодных детей, как при советской власти, я никогда в России не видела. Под лозунгами о счастливой жизни всегда сидели грязные и продрогшие дети. И эта ложь благополучно продолжается до сего дня.

 

Тайком от Хозяйки, Надежда Ивановна предлагает мне на прощание посидеть на стуле Анастасии Ивановны. По её округлившимся глазам и лихорадочному румянцу я понимаю, какая нам оказана честь.

 

Как описать свои ощущения? Наверное, на фоне всех событий и откровений, подобное испытание проходит для меня, скорее всего, не заметно. Но около Анастасии Ивановны абсолютно всё кажется особенным, неповторимым. Вот и обыкновенный старенький деревянный стул вдруг, на твоих глазах, превращается в царственный трон. Или – в капитанский мостик. Или... 

 

Да ведь это же совершенно очевидно! Здесь, в этой крошечной московской квартирке, в укромном и высоком Ласточкином гнезде, покоится – в любви и любовании нежно-сердоликового взгляда, – мир Марины! Её душа, нё живое тепло, её писательсткий уют. Чудо и Тайна её жизни, неугасимого творчества и живого, зовущего вдаль голоса...

 

Всё когда-нибудь кончается?Для нас, уходящих всё дальше и дальше от этого дома, от этой двери, с приколотой на ней белой крылатой лошадкой, всё только начинается. Мы уносим с собой бесценный дар Судьбы: благословение руки Анастасии Ивановны Цветаевой. Обжигающе-невесомое прикосновение ласточкового крыла – и поднебесный масштаб ответственности перед ним. Всю его неземную тяжесть. (Скоро начнётся наша недолгая, но незабываемая дружба: переписка, звонки, отзывы, поздравления с праздниками, планы и надежды... "и быть живым, живым и только, живым и только, до конца!"

 

5 сентября 1993, через 3 с половиной года нашего знакомства, Ласточка навсегда оставила своё земное гнездо на Большой Спасской. Высоких тебе полётов и счастливейших встреч в золотом поднебесьи!)

 

Москва!

Улицы и дома притихли, потрясённо смотрят нам вслед. Мы бредём наугад, и разве имеют сейчас какое-то значение любые земные ориентиры? Спасибо тебе, святой Город! Храни свой клад и будь достойной преемницей! Как ты прекрасна, Москва – вечная, Златоглавая, распахнутая навстречу новому Дню.

 

Белокрылая Лебедь, заглядевшаяся в тихое отражение в Москва-реке, ты вечно прекрасна и вечно жива – этим чудом Русской Сказки, Русского Духа, так ярко запечатленного сёстрами Цветаевыми, Мариной и Асей. Каждой из них по-своему, но одинаково талантливо, неповторимо, огненно. Стихи в унисон, душа в унисон, жизнь в унисон!

 

Всё – продолжается. Спасибо тебе, Москва! Мы уезжаем. Вместо обновок, апельсинов и птичьего молока – надпись на Библии. Живой Голос. Вера в чудо.

 

AITsvetaeva2

 

 


*Москва – Вашингтон, 1990 – 1999. Журнальная версия к 105-летию со дня рождения А.И. Цветаевой опубликована в журнале "Большой Вашингтон", сентябрь 1999 – январь 2000.

 

 

Марина Цветаева в письмах сестры и дочери. Р.Б. Вальбе, 2003 год.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

LUCH 2007