ОТКРОЙТЕ КНИГУ СТИХОВ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ И ВСЛУШАЙТЕСЬ В ИХ ГЛУБИНУ.

Слова и строчки – живые! Они мерцают, они дышат, словно отсветы и переливы драгоценных жемчужин. Их тайна – вне времени, вне суетности понятий и мер. Откройте книгу, и в гуле волшебных раковин услышите шепот волн, шорох песчинок, нездешние мелодии и далёкие зовы. Войдите в эти сказочные перламутровые лабиринты и кожей ощутите дыхание вечности. Хрупкие и прозрачные, стихи сметают границы, стирают расстояния, соединяют души в потоках созвучий и откровений. Вы встретите и узнаете саму Марину, подарившую России мировую славу, поднявшую нас на недосягаемую высоту. Отточенность рифм, сияние вдохновение, изысканность содержания – её творчество кажется драгоценным жемчугом неведомых глубин. Но возможно вам откроется иное сравнение, и вы найдёте своё собственное определение. Попробуйте услышать звучание и разгадать тайну этих стихов. Дерзните! В этом небольшом эссе только то, что услышала я сама...

ПОЮЩИЙ ЖЕМЧУГ

I.«Живейшая из жён»

«Идёшь, на меня похожий,

глаза опуская вниз.*

(полный текст в конце статьи)

О ком или о чём это стихотворение? Об усталом путнике, бредущем в дальний монастырь? О ватаге сорванцов, случайно попавших на кладбище? О посетителях родных крестиков на Радоницу? А я совершенно чётко вижу кудрявую розовощёкую девочку, в сандаликах на босу ногу. Она собирает стебельки с красными ягодками в смуглый кулачок, желая кого-то угостить и порадовать... Читая эти строчки, так легко представить знойный июньский полдень, всю его жаркую полноту. Кузнечики трещат в высокой траве, где сверкает царица лесных ягод. Звон оглушает, им пронизан воздух. Девочка наклоняется за цветком, или ягодкой... Чуть нахмурившись, она силится прочитать что-то на сером камне, едва видимом в густой траве. Губки шепчут странные слова, глаза на миг поднимаются к небу... Но день так звонок и так горяч, ветер так шумит в вершинах берёз и осин, что она уступает. Уступает – жизни. Её окликают, девочка вприпрыжку несётся дальше, зажав в кулачке свои сокровища. Стихают её шаги, и здесь вновь – тишина...

Кто не узнает в этой яркой картинке самого себя? Своего собственного детства, беспечной радости жить, даже если лето, играя, завело в места совсем не радостные. Всё это настолько понятно, близко каждому. И всё-таки оно необычное, если не сказать странное, это стихотворение, потому что Марина повествует в нём о своей смерти. Как же это можно: о смерти – писать жизнью? Жизнью столь полновесной и реальной, что хочется жмуриться от солнца, смахнуть пот со лба, упасть в эту прохладную траву? Не знаю. Но Марина – знает и умеет.

А какой здесь язык, словно его и вовсе не существует. Сквозняк! Световая рамка, в которой вдруг возникает абсолютно живая, подробно-живая, картинка. Есть только образ, им (языком) созданный, и мгновенно, на волне детского узнавания, впрыгнувший в сердце. Как же так получается: Марины давно нет, но реальная жизнь, творимая её стихами, подлинная и настоящая, – есть, и буквально обжигает своим накалом? Много живее и подлиннее всего, что нас окружает. Тогда как же может Марина – сама не быть живой?

Вот оно, чудо таланта, чудо настоящего Искусства. Именно об этом стихи «Идёшь, на меня похожий». Они не о смерти, они о вечной жизни человеческой души, которая, как та розовощёкая девочка, всегда убегает от серых камней в жаркий июньский полдень. Так легче всего читать Марину Цветаеву: всем сердцем поверив в то, что она жива, что она по-прежнему здесь, с нами.

II. Волшебница.

Мы спим и вдруг, сквозь каменные плиты,

Небесный гость – в четыре лепестка.

О, мир, пойми: певцом во сне открыты

закон звезды и формула цветка.

М. И. Цветаева

И ты очнёшься на пороге

как бы двойного бытия...

Ф. И. Тютчев

Марину нельзя разжёвывать, изучать, зубрить или докладывать. С ней невозможно «ознакомиться» или «принять к сведению». Её можно только открыть. Искренне радуясь, благодаря за встречу. Но надо понимать одно очень важное условие. С первого раза вполне возможна осечка, непонимание, потому что каждое произведение Цветаевой претендует на открытие. Далеко не все читатели к этому готовы. Часто мы ищем в Искусстве привычное и понятное, себеподобное. Но гений как известно парадоксов друг (кто таков этот Парадокс? – спросит иной из нас), а Марина – не просто парадоксальна, она за-предельна, вся принадлежит Иному, Высшему и Непознанному. Словно инопланетный индикатор, заброшенный на Землю в добиблейские времена, каждая книга Цветаевой проверяет на способность услышать и откликнуться на этот зов. Вот он, этот идикатор, в ваших руках. Передаёт куда-то тревожные сигналы об уровне человечности на самой красивой планете мирозданья. Хотите узнать, как он работает?

Очень просто: как в морской раковине, в каждой книжке стихов – живая Маринина душа. Она ждёт прикосновения. Слышания, узнавания. Читать Марину глазами – бессмысленно; слова просты настолько, что кажется вовсе отсутствуют. Её поэтический язык – даже не лаконизм гения, скорее телепатия визионера, предполагающая наличие у читателя определённых сверхспособностей. «Ты конечно поймёшь всё, что в этих точках и пустотах, ведь и ты любишь и страдаешь...». Земные тяжести здесь отсутствуют, о великом и ином словами не скажешь. Однако тонкая, возвышенная душа – почувствует, услышит и прикоснётся, тогда узнавание и слияние – неизбежны. Душам слова особо не нужны, и такая усечённость, истончённость формы не случайна. Она происходит от полноты чувств, от потока самой жизни, сметающего берега, рамки и барьеры. Сплошная жизнь! Иногда лавины Марининых чувств умещаются на тире и дефисах, клокочут в паузах и многоточиях – телепатическая шифровка, как в поэмах «Воздуха» и «Горы». Ни с кем из поэтов вы не спутаете Марину Цветаеву. Она и сама называла себя волшебницей:

Видал ли ты эльфов в полночную тьму

сквозь дым лиловатый костра?

Звенящих монет от тебя не возьму –

я призрачных эльфов сестра...

Когда сама я впервые прочитала стихи Марины, то по сути их не заметила. Проще сказать, совсем не поняла. Они были – ветром за окошком, прозрачностью воздуха, ускользанием вечерних облаков. Испаряющиеся в ясности строчки казались, после пафоса и грома революционных и патриотических тем, какой-то детской игрой. Даже, прошу прощения, пустой забавой. В них не ощущалось никакого сопротивления, ни глазам, ни душе, ни мысли. Слишком просто. Слишком естественно. Предельная ясность. Слова ассоциировала чуть ли не с легковесностью. Что тогда понимала я о даре, о гениальности? Моя близорукая молодость улавливала отдельные мазки Художника, но не видела и не понимала его эпических полотен.

Мне было наверное 20, и как все в нашем поколении, я мечтала о подвигах, о героических свершениях, о счастье для всех. Кумирами сверстников были Владимир Маяковский, Андрей Вознесенский, Евтушенко. Да, они – грохотали. Порой угрожали, демонстрируя мощь мысли, молодой задор, агрессию. Стихи были подстать: условно сколоченные, нарочито-угловатые, с акробатическими рифмами, притянутыми НТР («научно-техническим прогрессом»). Но в них играла сила. Это был вызов времени, напор юной дерзости, которая никого не оставляет равнодушным.

По морям, играя, носится

с миноносцем мононосица.

Льнёт, как будто к меду осочка

к миноносцу – миноносочка...

Или:

Я планов наших люблю громадьё,

размаха шаги саженьи.

Я радуюсь маршу, которым идём

в работу мы и в сраженье...

А Марина – светло и прозрачно – просто пела и ничего не декларировала. Не призывала, не поучала, ни с кем не боролась. Она делилась радостью и горем, любила, тосковала, изумлялась, восхищалась. Например, её стихи к Серёже Эфрону: «Писала я на грифельной доске... и наконец, чтоб было всем известно, что ты – любим, любим, любим, любим! расписывалась радугой небесной!» Или вот это, ставшее для меня на все времена буквально откровением. И вы читая, не обманитесь камерностью, загляните внутрь этой Раковины:

Над Феодосией угас

навеки этот день весенний.

И всюду удлиняет тени

прелестный предвечерний час.

Иду вдоль генуэзских стен,

встречая ветра поцелуи.

И платья шелковые струи

колышатся вокруг колен...

Захлёбываясь от тоски,

иду одна, без всякой мысли.

И опустились и повисли

две тоненьких мои руки.

И тонок ободок кольца.

И трогательно мал и жалок

букет из нескольких фиалок

почти у самого лица.

Иду вдоль крепостных валов,

в тоске вечерней и весенней.

И вечер удлиняет тени.

И неизбежность ищет слов.

Настолько красиво, что теряешь почву под ногами, летишь за этой девушкой в огромный, сказочный закат... Однако вчитываясь, вдумываясь в эти стихи, где самые простые рифмы, самые обычные слова, и всем понятный образ девушки на берегу, – вдруг начинаешь осознавать их философскую, космическую глубину. Невесомое, камерное стихотворение на самом деле фантастически бездонно. Оно многопланово, неисчерпаемо, ведь в его хрупких строфах уместилось всё самое важное. Весна – и Трагедия, Мгновение – и История, Любовь – и Одиночество, Жизнь – и Вечность. В картине, созданной Мастером, всё взаимосвязано, каждая малейшая деталь служит раскрытию замысла вцелом. Генуэзские стены; крепостные валы Феодосии, хранящие предания Эллады и Рима; море и корабли – свидетели подвигов и легенд; очарование весеннего вечера, безумное счастье быть молодым, мучительные поиски истины – всё сливается в грандиозную эпическую картину, подвластную взгляду кисти гения. И камерный образ беззащитной мечтательницы, тоскующей и одинокой, несмотря на «тонкий ободок кольца», видится уже по-другому..

Мы видим – Человека. Человека, один-на-один с неведомым, огромным мирозданьем. Вечер удлиняет тени вокруг, а значит множит опасности и тайны. Что есть у этого человека во утверждение себя в пугающей бесконечности? Кажется, кроме тонких рук, лёгкого платья и крошечного букетика, – ничего. Девушка прячет в этот букетик нежное, как цветок, лицо, словно хочет защититься. Но это не так. Тоска этого вечера, на берегу Вечности, побеждена, потому что человек ощущает себя частью всего, что видит вокруг. Частью Истории, Жизни, Будущего. Его охраняют эти древние стены и крепости; в гавани его ждут огромные корабли; простор моря – это будущее, разлив самых светлых надежд. Робость и страх побкждены верой человека в Красоту, верой в то, что всё неслучайно. День угасает, но будущее – остаётся. Ведь сказано нам: «ищите – и обрящете!», и «дорогу осилит идущий». Человек не бессилен, потому что сопричастен великому и вечному.

После понимания космизма Марининого творчества, мне начала приоткрываться суть мастерства в Слове. Как о многом можно сказать вдохновением, и не просто сказать, как много можно сделать и изменить. Марина властно погружает, швыряет в заоблачные высоты своего духа. Заставляет пройти за ней весь этот путь, выстрадать, победить, и увидев, ощутив мир её глазами, стать другим. После этих стихов, как после ледяного душа, все выглядит иначе. Трагедии – превращаются в анекдоты. Многие желания – кажутся глупостью. Мишура ценностей мира – вызывает скуку и отвращение. Волшебница Марина меняет масштаб жизни – масштабом своей души. Она не только поэт, но и путеводительница в Иное измерение. И это моё любимое стихотворение я называю «На Берегу Вечности».

III. Поющий Жемчуг

За лёгкостью раковины, за внешней хрупкостью поэтики Марины, просвечивал огромный мир Глубин и Загадок. Всё его великолепие, многослойность, бездонность. С таким явлением в Литературе я столкнулась впервые, и его воздействие было потрясением. Вся жизнь стала совершенно другой. За окошком, на 5-м этаже дома на рядовой советской улице, в рядовом советском городе, – сдедовали своими маршрутами советские тролейбусы, визжали тормоза машин, маршировали колонны демонстрантов, раздавались крики и призывы «героев дня». Во всех городах России, где довелось жить, одинаково кривлялись бодренькие плакаты и бесконечно тянулись серые заборы. Плакали женщины. Сурово молчали старушки в очередях. Серость, уныние, пыль. Везде приходилось обходить неогороженные стройки, жирными пластами к туфлям налипала грязь. Даже луна казалась какой-то одинаково неестественной, косо приколоченной к декорациям советской действительности.

Но о чудо: всё это стало неважно и совершенно не существенно. В маленькой комнатке, около раскрытой книги стихов, происходило моё второе рождение. Чудо-индикатор учил жить совершенно по-новому, и быть счастливой – не в данном конкретном времени, но вопреки ему. Вопреки законам этого странного мира, куда, по непостижимой случайности, залетела моя душа. И «глубина, где стебли тонут Торжествовала свой Закон». Зачарованная, я любовалась сокровищами Поющего Жемчуга в моих руках. Прикасалась, вслушивалась, наполнялась светом, звучанием и теплом. Никого и ничего вокруг не существовало. Только слышалось:

Снова поют за стенами

жалобы колоколов...

Несколько улиц меж нами,

несколько слов.

Город во мгле засыпает.

Серп серебристый возник.

Звездами снег осыпает

твой воротник.

Ранят ли прошлого зовы?

Долго ли раны болят?

Дразнит заманчиво-новый

блещущий взгляд.

Сердцу он (карий иль синий?)

мудрых важнее страниц.

Белыми делает иней

стрелы ресниц...

Смолкли без сил за стенами

жалобы колоколов.

Несколько улиц меж нами,

несколько слов.

Месяц склоняется чистый

в души поэтов и книг.

Сыплется снег на пушистый

твой воротник.

И сколько же всего открывалось за этим «несколько»! Чистота юношеских надежд и ожиданий. Сказочное очарование зимнего вечера. Серебряные узоры воздушных снежинок на ресницах, на ворсинках меха. Пристальное, спасительное их разглядывание, когда нет слов и нет сил молчать... Малиновый звон в морозном воздухе, к вечерней Службе. Разрывающая сердце невозможность выразить себя. Самая первая нежность, как этот нетронутый, чистый снег... Прощание и прощение – заранее, на все времена.

Поэма юной трагической любви, уложенная в 24 строки. Поющая на все голоса и на все лады Песня души. Музыка самых высоких сфер, из которых возможно сыплется и сыплется, заметая мир вокруг, звёздный и легкий снег этого стихотворения. Вновь – неповторимое мастерство Волшебницы, Марины Цветаевой. И опять этот болезненный, но такой важный для меня вопрос: почему? Почему я сначала не поняла, не услышала этой Божественной Музыки? Думаю именно из-за непохожести ни на кого голоса Марины, из-за абсолютной новизны мелодий, абсолютной самобытности таланта Цветаевой. В Русской Литературе и в мировой Поэзии её сравнить не с кем. И вот представьте себе, что в скрипе и грохоте прокатного цеха, вдруг Вас заставляют услышать песню малиновки. Нежную, безупречно чистую мелодию живого леса.

Конечно же, у нас был и есть Пушкин, исполин, властитель дум и душ русских, от мала до велика. С его виртуозной легкостью, изысканностью речи, глубиной и властностью громадного дарования. С его горячим, искренним Рыцарством. С его постижением и выражением – наверное впервые, всех тайн Русской души. Именно Пушкин, открыв для себя и всей душой полюбив Народную Поэзию, положил начало звукописи Поэтической речи: «Али я тебя не холю?/Али ешь овса не вволю?/Али сбруя не красна?/ Аль поводья не шелковы,/ Не серебряны подковы,/ Не злащены стремена?» В то самое время, когда Русский язык только-только начинал бороться со всеми нашими «вельми», «зело борзо» и «понеже». Марина безумно любила Первого поэта, говорила и писала о нём: «Мой Пушкин!». И всё-таки она абсолютно уникальна. Единственна. Неповторима.

IV. Рябина судьбы.

Давайте попробуем понять: как это случилось. Она сама нам поможет. Только послушайте, вслушайтесь. Даже не в слова – в эти паузы, в ритм, в жесты головы, с прищуром её сильно близоруких глаз, цвета крыжовника и иранской бирюзы.

Красною кистью

рябина зажглась.

Падали листья.

Я родилась.

Спорили сотни

колоколов.

День был субботний:

Иоанн Богослов.

Мне и доныне

хочется грызть

жаркой рябины

горькую кисть.

1916 г.

В 12 строк уложить: своё Предназначение; счастье и грусть жить на Земле; немыслимую красоту России, охваченной осенним пожаром; всю рябиновую горечь и творческий жар своей судьбы. Это кажется невозможным. Но с Богом мы можем всё. О Божественности дара Марины можно судить уже по одному-единственному слову в этом стихотворении: «спорили». Если бы поэт искал его только в своей собственной словесной кладовой, то вряд ли обнаружил его. Судите сами, этот ряд, или поиск, с учётом макс. точности и выразительности, выглядит примерно так: гремели, грохотали, клокотали, благовествовали, звучали, звенели, трезвонили, разливали звон, гудели, играли, пели, перекликались, жаловались, ликовали, радовались. Что угодно, логически отражающее звук, звучание, голос колоколов.

Но слово «спорить» совершенно из другого смыслового ряда. И как ни странно, именно оно точно и объёмно характеризует и действие, и само событие, главвный сюжт. Шум, переполох, радость и вместе с тем множественность. Это слово было даровано Марине Свыше. Потому что оно – совершенно не логично, его нельзя было найти в лексиконе, и абсолютно верно, с точки зрения поэтики. Где царит её величество Метафора – воззвание к ассоциативному восприятию мира. «Спорили» – в этом слове не только уложился весь логический для звука колоколов ряд, но в нём ещё клокочет энергия спора, соревнования, перезвона, душевного подъёма и порыва – самых высоких чувств и эмоций. И какой простор воображению: вы видите – всю Москву, её храмы и колокольни, панорамное ликование праздника. Видите – всё Колокольное Семихолмие! Слава в Вышних Богу, и на Земли мир, в человецех благоволение. Браво поэту за чудесную, божественную метафору!

«Вот одно из моих самых любимых, самых моих стихов. Кстати, ведь могла: славили, могла: вторили – нет – спорили!» Так сама Марина написала об этом стихе-событии в мировой Поэзии.

Родом из детства.

Всё детство Марины, как Вы знаете, было посвящено Музыке, погружено в её бушующую, грозовую стихию. Дом был ею наполнен. Муся боготворила мать, Марию Александровну Мейн, певицу и гениальную пианистку, любимую ученицу Рубинштейна. Мать готовила Марину к карьере музыканта. С 6 лет серьёзные занятия в Московской специальной школе (Зограф-Плаксиной в Мерзляковском переулке, сейчас здксь Училище при Московской Консерватории). Любимейшие композиторы: Вагнер, Бетховен, Бах, Чайковский. Музыка вошла в душу будущего поэты буквально с молоком матери и поселилась там навсегда. Незаметно любовь к Музыке слилась с другой, и не меньшей страстью: к Художественному Слову. Любовь к стихам вообще и к Пушкину в особенности была столь же ранней и не менее неистовой. Две стихии сошлись в душе Марины в неповторимом, красочном, живом единстве.

Мир гремел вокруг звуками фортепиано, голосами певиц и певцов, бесконечными ариями и сонатами. Музыка стала привычным самовыражением чувств, окраской настроений, первыми размышлениями о жизни. Первый друг, после мамы и Аси, – огромный чёрный рояль, в большой холодной зале 1-го этажа их домика в Трёхпрудном. Дом наполнен мелодиями, духом Рыцарства, иностранной речью, стихами – словно волшебная Музыкальная шкатулка. И как Музыка не терпит малейших диссонансов, самых незначительных неточностей, сразу же смазывающих всю картину, так и поэтика Цветаевой поражает точностью, безупречностью рифм и виртуозной красотой формы.

Кроме Музыки, на развитие творческих сил Марины, конечно повлияла насыщенно-интелектуальная атмосфера дома, Отец, профессор МГУ Иван Владимирович Цветаев, учёный-филолог с мировым именем, подвижник Отечественной Науки и мировой Культуры. Христианин – в высшем смысле этого слова, миссионер. Создатель и первый директор Музея Изящных Искусств имени Императора Александра III, Иван Владимирович был светилом Филологии и Русского Языка, знал в совершенстве многие иностранные и особенно увлекался Греческой Культурой. Мать – музыкант-виртуоз, певица и переводчик с английского, немецкого, французского. Мария Александровна и сама была не чужда творчеству, писала стихи и исполняла романсы под гитару. Каждый человек в этой семье был талантлив и чем-то серьёзно увлечён.

Так, с самых первых шагов Марину подхватила высокая волна творчества и Духовного служения. В 4 года она буквально заговорила стихами. В 6 лет уже сама читала Пушкина, тайком, с сердечным жаром и удивлением полного слияния, понимания. Звук сливался с первыми словами, со строчками из Гёте, Шекспира, Шиллера, Гейне. Возвышенность тем, нежные гармонии и красота любимых произведений вели девочку к ранним размышлениям о Вечном. Шедевры Литературной Классики, которую мама читала девочкам вмсто сказак на ночь, питали юную душу высочайшим Романтизмом, лиризмом и героикой.. Так постепенно, день за днём, Марина шла своей дорогой Познания, где Музыка, поиски Смысла, Чувство – были едины, неразрывны и созвучны.

Слух Марины был безупречен. Возможности постижения – необъятны. Зов Прекрасного – неотступен и реален, как нервные шаги матери за стеной или как пение птиц за этими окнами старой Москвы. А уникальные физические силы и здоровье? Кроме близорукости, от постоянного чтения, Марина практически не болела, и в детстве, и всю свою жизнь. Сама признавалась, что чужими бедами «играет, как атлет гирями». И здесь талант, и вновь сверходаренность. «По сеньке – шапка», по способностям – и среда, и редкая возможность их свободно и полно выражать.

Феномен семьи Цветаевых.

Как уже сказано, все члены семьи поэта Марины Цветаевой, как и окружавшие, за редким исключением, её люди отличались уникальной одарённостью. В Русской и мировой Культуре это явление стало феноменом, пока не вполне исследованным и объяснённым. Общий вклад каждого и вцелом всей семьи в мировое Просвещение воистину неоценим, и его должны изучить будущие поколения. Сейчас же хотелось бы подчеркнуть, что окружение Марины, начиная с раннего детства, безусловно повлияло на развитие и расцвет её дарований и послужило становлению её уникального гения. Старшая дочь профессора Цветаева всегда была его верной спутницей и сподвижницей. В совершенстве зная языки, она участвовала в мировой переписке отца, была знатоком в вопросах Высшего образования и Культуры, фактичестке находилась в эпицентре событий в этой сфере во всём мире.

В 14 лет Марина осиротела. Это был страшный удар и первое суровое испытание жизненной стойкости поэта. Всех, и даже самого отца Марины поражало удивительное мужество и самообладание, она стала опрой всей семьи. В 17 лет Марина вышла замуж. Сергей Эфрон, – судьба и любовь на всю жизнь. Рыцарь, красавец, талант. Сергей Яковлевич писал о Марине, подчёркивал уникальное сочетание «вольтерьянского ума», трезвости и сарказма в суждениях – с детской доверчивостью, наивностью в жизни. Часто ли встречается такое, да ещё и у очаровательной женщины? Это от энциклопедической начитанность юной Марины, и от её уникальной памяти, Читала – запоем, день и ночь, прятала книги от мамы под одеяло, и так совершенно испортила своё зрение. И ещё такая серьёзность и глубина познаний привели к тому, что девочка рано осознала своё избранничество. Марина всегда стремилась оставаться верной предназначению. Об этом свидетельствуют и стихи, где она сравнивает себя то с офицером, неутомимом в Служении, то называет себя, как и всю эту поэму, «Царь-Девица».

Отдельно необходимо сказать о стихии всепоглощающей, всеохватной любви, всегда бушевавшей (как это и полагается!) в сердце поэта. Любви – к людям и животным, к Природе, книгам, к свом немногочисленным друзьям, к жизни вообще. Её младшая сестра Анастасия, Ася Цветаева, была фактически духовный близнец Марины. Она оставила много удивительных о ней воспоминаний. Слияние их душ было абсолютным, зеркальным и даже зазеркальным, непостижимым. Их голоса звучали настолько одинаково, что даже близкие родственники часто не могли различить их. Ася была во всём Другом, участницей всех событий и первой помощницей в жизни сестры. Это была великая поддержка юному гению, понимание и преданность без слов и самоутверждение одной – в другой. Стихи «в унисон» с самого раннего детства, на одной звуковой ноте, на одном уровне эмоцмй. Сёстры Цветаевы часто читали стихи Марины вместе на Литературных вечерах, поражая публику не только редкой одарённостью, но и артистизмом, и удивительным двойным очарованием.

Пастернак считал особенностью Марининой поэтики «лейтмотив», «вагнерианство»: повторение темы, со все возрастающим эмоциональным накалом, и взрывной логикой развязки, замыкающей начало и конец в неделимое и законченное музыкальное произведение. Плюс музыкальное воздействие на слух Марининого поэтического слова. Этот язык он так же считал уникальным, а Марину – первым Поэтом современной России. С радостью и благоговением отдавая её свою пальму первенства.

Борис Пастернак, который тоже в юности был талантливым музыкантом и композитором, оценивал творчество Цветаевой в неразрывном единстве Музыки и Слова. В письмах Марина с ним соглашалась. Очень наглядны для демонстрации «лейтмотива» стихи «Мой милый, что тебе я сделала?», «О, кто мне расскажет, в какой колыбели лежишь?» (к Блоку), стихи, написанные на смерть Максимилиана Волошина. Вот только последняя строфа: «Пусть ни единой травки,/ Жёстче, чем на столе,/ Макс, мне будет так мягко /Спать на твоей скале».

«Поэт – это прежде всего состояние души», – утверждала сама Марина. Но она, как я уже это говорила и утверждаю, не просто поэт, даже не просто величайший Художник Слова.. Она – Поэт-исследователь глубин человеческой души. Созидатель и Строитель наших душ. Правда... очень-очень близорукий, но из-за своей «розовой» красоты стесняющийся носить очки. Это довольно банальное обстоятельство стало ещё одной особенностью творчества. Вызов – трудностям. Поза и бравада, взамен жалоб и нытья. Сами видите: насколько в этом человеке всё было необыкновенным, неповторимым, от физической оболочки – до судьбы, от дара – до условий его формирования и развития. От Прихода в наш мир – до трагического из него Ухода.

V. «Музей изящных рифм

и поэтических откровений».

Какая же это была душа, какое её состояние, в отличии от человека, например, не столь одарённого? Хотя разделение это условно, ведь неталантливых людей нет, есть не раскрытые. Скажем лучше: в отличии от человека, профессионально не занятого творчеством. Попробуем найти особенности и отличия, разумеется, бкз претензии на исчерпывающий ответ на этот вопрос. Итак, первое: высочайшая чувствительность. Ранимость, сострадание, сила чувств – почти разрушительная. Философская глубина мысли, аналитический интеллект. Бушующая симфония чувств, мыслей, порывов, морально-этических оценок, замыслов. Постоянное творческое горение, и вместе с тем, анализ каждого шага и действия. Напряжённое вслушивание, поиск слов и рифм, а значит и Молитва. Физическая слепота, беспомощность близорукости (потерянность в мире вещей), вызывают спасительное стремление к Высшему, уход в свой внутренний мир, в мир духовных глубин и озарений. А это и есть одиночество. Одиночество – даже среди людей.

Конечно совершенно особенная речь, способная передать это состояние, всю мощь и химию творческого процесса. Слова, переплавлены в тигле вышеизложенного, Ращеплённые до основ, до атомов, до малейших смысловых оттенков. Тот самый язык, который я пропустила, не поняла, не смогла оценить в свои 20 лет. Который суть Наука, и чтобы понимать и следовать ей, надо долго, сосредоточенно, порой мучительно обучаться, как и любой другой науке: от азов – и до самых вершин. Сейчас поэтика Цветаевой представляется мне как высшая степень выразительности, ясности, простоты. Минимальными средствами Марина творит чудеса. Понимающему человеку этот стиль дарит вспышки озарений, открывает новые миры. Сметает преграды меж ними. Раскрывает, очищает душу, делая человека другим. Марина создавала этот язык всей своей жизнью, и только сейчас понимаю, чего стоила ей эта внешняя предельая простота формы стиха и порхающая лёгкость рифм.

Как чернорабочий в каменоломне, как ловец жемчуга, не различающий на глубине рассвета и заката, Марина работала так, как только могли позволить совесть Художника и уникальные физические силы. Выработала слог, соединивший воздействие всех форм и видов Искусства, от Архитектуры, Пластики, Живописи, Музыки – до Театра, цирка и пантомимы. В коротких, рубленных порой фразах, виртуозных тире и переносах, в синкопах и паузах, заключена титаническая работа, которая не может не оказывать мощное воздействие на читателя. Ася Цветаева говорила про поэму «Крысолов», что она написан «растёртой пылью слова». В поэме поют не только слова и фразы – вибрирует каждый слог, каждый знак препинания. Марина – уникальный Мастер звукописи, и все её стихи – как саундтреки, виртуозная запись Музыки Творения.. Музыки, уносящей человеческое сердце в ИНОЕ.

Дробясь о гранитные ваши колена/ Я с каждой волной воскресаю!/ Я чистая пена, веселая пена,/ Высокая пена морская! Каждое стихотворение – жемчужина, ПОЮЩИЙ ЖЕМЧУГ. А Музыка, согласитесь, воспринимается несколько иначе, чем проза, графика, картины или скульптура. На Музыку отзываемся всем существом, и всем своим до-существом (глубинная память?), неразгаданными для самих сторонами души. И начинаем, откликаясь, сами звучать, открывая в себе самих что-то совершенно новое..А это и значит, что мы – растём. Есть такая Наука, называемая Генной Инженерией. И как мне кажется, Марина Цветаева изобрела поэтический метод, позволяющий до-сотворять, преображать человеческон сознание. Во всяком случае, моя маленькая, сжатая в комочек, запуганная этим миром душа, под целительным влиянием её стихов, начала расти и расправляться. Наполняться воздухом высот, которым она сама всегда дышала, несмотря на трагические, нечеловеческие условия жизни.

К сожалению, серьёзную Музыку умеют слушать далеко не все,. Но как они себя обкрадывают. Запирают себя «в карцер материализма», как сказал Даниил Андреев в «Розе Мира». Если вы не понимаете этого языка, считаете слишком сложным, может быть просто пока не обладаете тем внутренним слухом, который способен уловить красоту гармоний этой поэтики. Наверное, что сделал Моцарт в Музыке, которого тоже понимали далеко не все, то Марина Цветаева сделала в Слове. Как же редко приъодят на Землю такие посланцы! Как трудно нам их сразу понять, оценить. Как они одиноки. И сколько они нам дают!

Детектив в 5-ти словах, или

Голографический гипнотизм.

Да, стихи Марины Цветаевой обладают удивительной властью. Это высокое искусство психологической и звуковой голограммы, как для себя я назвала его, и оно далеко опередило время. По степени выразительности, экспрессии создаваемого образа этим стихам нет равных. Что-то подобное сегодня можно увидеть в хорошо сделанных,музыкальных клипах:: остро-эмоциональный сюжет – и его яркое, сжатое раскрытие. «Скоро уж из ласточек – в колдуньи». Это ли не сюжет, почти детективный, по драматизму и предельной выразительности? В 5 словах! Марина стала пионером, первооткрывателем глубин сознания и его творческих возможностей. Она – поэт-исследователь, покоритель духовных бездн и неутомимый ловец прекрасных жемчужин. И вот перед вами очередной перл.

И другу на руку легло А ветер гасит огоньки

Крылатки тонкое крыло. и треплет пестрые палатки,

Что я поистине крылата, А ветер от твоей руки

ты понял, спутник по беде! отводит крылышко крылатки...

Но, ах, не справится тебе И дышит: «душу не губи!

с моею нежностью проклятой! Крылатых женщин не люби!»

И благодарный за тепло,

целуешь тонкое крыло.

Невозможно рассказать о Марине всего, что на сердце, так сердце ей благодарно! Последнее: о даре предсказаний. Марина сама говорила, что «боится своих стихов», потому что они всегда «сбываются». Сама называла себя Сивиллой. Вы только послушайте, ведь это она обращается к нам с вами, ещё в 1910-м году:

Ты, чьи сны ещё непробудны,

чьи движенья еще тихи,

в переулок сходи Трехпрудный,

если любишь мои стихи

О, как солнечно и как звездно

начат жизненный первый том!

Умоляю: пока не поздно,

приходи посмотреть наш дом!

Будет скоро тот мир погублен.

Погляди на него тайком,

пока тополь еще не срублен

и не продан ещё наш дом.

Этот тополь! Под ним ютятся

наши детские вечера.

Этот тополь среди акаций,

цвета пепла и серебра.

Этот мир, невозвратно-чудный,

ты застанешь ещё, спеши!

В переулок сходи Трехпрудный,

в эту душу моей души.

Откуда Марина знала, что мир её детства погибнет невозвратно, в грядущих катаклизмах войн и революций? А вот, что она написала Асе, любимой сестре и другу, в 1911-м году.

Стоишь у двери с саквояжем.

Какая грусть в лице твоём!

Пока не поздно, хочешь, скажем

в последний раз стихи вдвоём.

Пусть повторяет общий голос

доныне общие слова.

Но сердце на два раскололось,

и общий путь – на разных два.

Пока не поздно, над роялем,

как встарь, головку опусти.

Двойным улыбкам и печалям

споём последнее прости.

Пора! Завязаны картонки,

в ремни давно затянут плед.

Храни Господь твой голос звонкий

и мудрый ум в шестнадцать лет!

Когда над лесом и над полем

все небеса замрут в звездах,

две неразлучных к разным долям

помчатся в разных поездах.

Действительно: что может быть более разного, чем «доли» Марины и Аси? Первая погибла в 49 лет, в петле, в полном почти одиночестве и отчаяньи. Вторая дожила почти до 100 лет и мирно отошла в иной мир, среди своих близких и друзей, в родной Москве, пройдя путь по сталинским застенкам и ссылкам, ни на минуту не переставая быть писателем и рыцарем своей гениальной сестры.

И что это за «разные поезда»? Маринин вызов, самоутверждение, борьба? Асино смирение, мягкость, покаяние, молитва? Но откуда знала об этом юная Марина? Она задолго до того предсказала гибель Мандельштама и свою. А о нас? Если Вы будете настойчивы, то найдёте в её стихах и это. О всех нас. О каждом и о себе самом. Марина и была послана в этот мир, чтобы бережно и осторожно возделывать, выращивать – в раковине своего Дара, спящий жемчуг каждой нашей души.

* Идёшь, на меня похожий,

глаза опуская вниз.

Я их опускала тоже.

Прохожий, остановись!

Не думай, что здесь могила,

что я появлюсь, грозя.

Я слишком сама любила

смеяться, когда нельзя.

И кровь приливала к коже,

и кудри мои вились.

Я тоже – была! – прохожий!

Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий

Кладбищенской земляники

крупнее и слаще нет.

Прочти, слепоты куриной

и маков нарвав букет,

что звали меня Мариной,

и сколько мне было лет.

Но только не стой угрюмо,

главу опустив на грудь.

Легко обо мне подумай,

пегко обо мне забудь...

Идёшь, на меня похожий,

глаза опуская вниз.

Я их опускала тоже.

Прохожий, остановись!

ЛАРИСА ГУМЕРОВА

Эссе 1995-го года. Бостон, США.