МОЯ ВСТРЕЧА С СЕРЕБРЯНЫМ ВЕКОМ

Ласточкино гнездо II

Москва. Улица Большая Спасская, дом 8.

Ласточкино Поднебесье

Каменная тяжесть отступает, рассеивается, и заветная дверь сама собой вдруг распахивается. В подъездный сумрак веет теплом что-то мягкое, серебристое. Различаю кисть руки, протянутой навстречу, бликом в дверном проёме. Подчиняясь какому-то порыву, неловко прижимаюсь к руке губами. В следующее мгновение Анастасия Ивановна сжимает и мою руку в своих ладонях и тоже... целует?

Несколько секунд стою как вкопанная, над склонённой её головой, ничего не понимая. Только розы колют бок, держу подмышкой, куда пристроили букет за секунду до твоего побега на пролёт выше. – Женщинам я возвращаю поцелуи. Проходите, пожалуйста! – уже знакомый голос звучит сегодня тише, но также утвердительно. И всё-таки так страшно, сердце готово выскочить, или остановиться... Но – вижу, вижу её, сестру Марины Цветаевой, Анастасию. Касаюсь её руки, вбираю в лёгкие воздух её и Марининого дома. Невероятно, непостижимо, немыслимо... Хозяйка не даёт растеряться окончательно:

– Вы такая юная, и уже доктор? – Анастасия Ивановна предлагает пройти в комнату, смотрит на меня внимательно, с неподдельным удивлением. Маленькая, худенькая, с грустным и ласковым взглядом, с подстриженными каре серебряными, волосами – та самая Ася, духовный близнец великого поэта? Не налюбуюсь на это чудо. Но кажется прихожу в себя, протягиваю цветы. Видно, как Ася изумлена букетом розовых, таёжных роз. Обнимает их, опускает улыбающееся лицо в душистое облако. Боже, сбереги это мгновение, где мои кисти и краски?

– Какой небесный аромат!.. Пока Ася поглощена цветами, появляется минутка, чтобы осмотреться. Как описать её облик, такой лёгкий и светлый, что больше всего напоминает лучик, вспорхнувший из-за шторки реальности. Кажется, в таком миниатюрном теле совершенно отсутствует какой-либо вес, какая-либо материальность вообще. Ася похожа на светловолосую девочку-подростка, откровенно и беззаботно счастливую в эту минуту. И как редки были они в её жизни!

Как тиха, застенчива, даже в этом своём собственном домике. Лицо озарено изнутри, и следы возраста на нём отсутствуют. И сейчас так зачарована цветами, губы что-то шепчут, касаясь лепестков, взгляд порхает от цветка к цветку, как бирюзовая бабочка. Боюсь шелохнуться, потревожить её сладкий сон. Сколько радости и самого безоблачного счастья на лице – искренне любуюсь ею ! Где-то сейчас витает её душа?..

Тем временем наконец робко вступаю под своды Серебряного века. Он представлен здесь если не в роскоши и блеске, то уж точно в полноте и величии. Да, вот где на самом деле оно продолжается: то самое время. Комната выглядит с первого взгляда немного заставленной, столько скопилось здесь реликвий и раритетов. Большой круглый стол, в центре, до верха завален рукописями, папками, журналами, – разумеется он главный и неоспоримый свидетель творческого горения, в 93 года!

То же самое происходит с комодом, стульями, подоконником. Налицо размах и накал писательских трудов. Стены тоже отнюдь не пустуют, и шкафы переполнены книгами, а на полочках прикорнуло множство фотографий. Чуть поодаль от стола, перегородив квадратные метры на две неравные части, царит старинный рояль. Он огромный и такой роскошный, что невольно ощущаю священный трепет: неужели тот самый? Из Трёхпрудного, под которым Марина и Ася любили прятаться, увлечённые игрой?

Какая-то женщина склонилась над нотами, что-то тихонько наигрывает. А вдруг своим приходом я прервала их с Анастасией Ивановной совместную работу? Эта мысль смущает и настораживает, и невольно я оглядываюсь на Асю: всё ли так? Нет, она слишком занята; ищет вазочку, потом долго шумит вода на кухне – видно, что Хозяйка так старается для нежданных и дорогих гостей (имеются ввиду цветы). Не стоит отрывать её от приятных хлопот. Она отдаёт должное пришельцам, розовым заполнившим и ароматом затопившим всю её квартирку.

Пожалуй, самое главное в этой комнате – множество портретов, фотографий, картин, рисунков – буквально всюду. Ими не только увешаны стены, но и полнится кажется само пространство. Старинные и простые рамы, потемневшие от времени репродукции, портреты. Улыбки, свет глаз, пышные наряды дам, нездешне-элегантные кавалеры. Многие лица узнаю, некоторые угадываю, но больше всего здесь Марины и её семьи. Особенно поражает один большой портрет, которого никогда не видела прежде. Золотоволосая Марина выглядит на нём сказочной царевной. Она прекрасна! Идеальные черты лица, задумчивая, немного печальная.

«31 Августа». Стихи памяти поэта М. Цветаевой.

2003 г.

– Это портрет её души... Пора безоблачного счастья. Был такой и Серёжин – но увы, во время войны пропал... – Анастасия Ивановна лучиком является в библейской тишине этой комнаты, останавливается около меня и тоже долго любуется. И вдруг становится понятно, почему ни одна фотография Марины, ни один, до этого, её портрет, меня не устраивал. И более того, вызывал в душе негодование и протест. Значит, это правда. Значит все они вместе – лгут и клевещут о внешности поэта. И ещё одно ясно понимаю, стоя так близко рядом с Асей: чудо Марининой с Сергеем Встречи, их взаимной любви, до сих пор не только переполняет, согревает душу сестры, но и хранит этот дом, эту комнату-музей. А может быть, не только дом и комнату?

Да, именно оно, это чудное мгновенье, одно из самых главных здесь сокровищ. «Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знане упразднится.» Анастасия Ивановна начинает рассказ о далёких днях. Слышу шум моря, и так легко представить жаркую сердоликовую лагуну Коктебеля, глядя в её глаза. А может, и у Марины были такие же, прозрачно-зелёные, совершенно русалочьи? Современники говорили как крыжовник. И одинаковые голоса – звонкие, чистые, победно реющие в высоком полёте. Словно отдалённый шум прибоя, слышу знакомую музыку одного из самых любимых стихотворения:

Над Феодосией угас

навеки этот день весений,

и всюду удлиняет тени

прелестный предвечерний час...

Дежавю. Предсказания. Пророчества

Анастасия Ивановна, с видимым удовольствием, закрыв глаза, наизусть читает Маринины шедевры: «Если душа родилась крылатой», «Калужская дорога», «После бессонной ночи», «Идёшь, на меня похожий». Тёплыми волнами льётся в душу голос, свет озарённого вдохновением лица и зеленоватые блёстки взгляда. Время исчезает. Только торжественный покой, тихая радость – услышать, о чём столько мечтали!

Неторопливо перехожу от портрета к портрету. Оживают легенды, приоткрываются тайны, звучат стихи. Сколько их здесь, этих лиц и этих жизней – судеб, загадок? О времени совершенно забываю, и это весьма и весьма для тебя трагично – прости! Странное, удивительное чувство... Как будто я была здесь уже тысячу раз. И меня здесь хорошо знают, любят, и не нужно ничего объяснять. Можно наконец просто отдохнуть, насладиться редчайшим: счастьем общения с близким, родным тебе человеком. Кто всё понимает без слов.

Резкий звонок в дверь возвращает к дейстительности. Анастасия Ивановна представляет меня милой голубоглазой женщине, своему близкому другу, Надежде Ивановне Варакута. Некоторое время все беседуем о земном: о сегодняшней России, о работе, о моих детях, о последних событиях в жизни и планах на будущее. – А где же он, Ваш муж? – спрашивает вдруг Ася, переводя строгий взгляд от меня – к Надежде Ивановне, и снова на меня. – Надеюсь, не оставили его в одиночестве на лестнице? – о ужас!.. Не решаюсь признаться в страшном и даже жутком – судя по её тону, преступлении. Минуту длится неловкое молчание. Но как могу обмануть всю славу и мудрость Серебряного века? Приходится с великим стыдом и покаянием объявить о твоём добровольном изгнании.

Боже, что тут начинается! Это же взрыв какой-то: всплески рук, негодование, неподдельная боль упрёков – уже из коридора, открывая входную дверь. Ты немедленно вызволен и совершенно смущённый и растерянный, тут же водружён в самый центр нашего женского кружка. Джентельменское приветствие и поцелуй руки приняты и милостиво одобрены. Немедленно усажен за рояль, ведь с музыкой в этой комнате особые отношения. Воцаряется ещё более милая и тёплая атмосфера. Странное ощущение давно знакомого, родного и близкого – всё усиливается.

Анастасия Ивановна просит меня почитать свои стихи. Прикрыв глаза, слушает внимательно, подперев детским кулачком щёку. И почему-то мне совсем не страшно. Хотя согласитесь, от подобной аудитории вполне можно и дар речи потерять. Стихи звучат необычно и для меня самой, разрастаясь под сводами вечного времени и наполняясь новым смыслом.

Простите меня, простите,

за то, что я Нифертити,

что мной любуются боги.

Что нищи вы и убоги.

Простите, и не судите,

за то, что я Нифертити,

что имя моё доныне

как зарево над пустыней.

Пусть трон мой вас не обманет,

яснее иное станет –

как я распахнула длани

над безднами мирозданья.

Хоть раз на себя взгляните

поверх суеты событий

Хоть раз не рассыпьте звенья

наитий и откровений.

Вам недоступны тайны.

И не по росту вечность.

Вы родились случайно

имя вам скоротечность.

Так почему вы – судьи

поступи Нифертити?

Я заграждаю путь вам!

Я обрываю нити!

Прощайте! И пощадите:

по имени не зовите.

И Крест свой молча несите

проклятия Нифертити.

Когда умолкаю, в тишине комнаты, наполненной старинными книгами, рукописями, лицами и судьбами, вновь возникает усиливается это ощущение – таинственно-родного. Тайны, всех нас сегодня собравшей вместе и связавшей невидимой нитью наши судьбы. Стихи я назвала «Небесное и земное», Ася поняла, увидела это желание – хоть как-то защитить себя от низости. Чутким слухом и вещим сердцем уловила, рванулась навстречу боли. В глазах – искорки, взяла меня за руку, ласково похлопала своей и тихо сказала: «Марине бы понравилось.»

– Несомненно, у вас есть талант. И надо работать, работать дальше. Надо как можно больше писать. Скажите Лара, Вы... верите в Бога? – одаривает лаской русалочьего взгляда. Очевидно, что ей нелегко было задавать чересчур прямой, для первого знакомства, вопрос. Но возраст предоставляет особые права и полномочия в общении.

Господи, о чём Асенька спросила? От волнения смысл фраз доходит медленно, но когда доходит... Глубоко пока не задумывалась над этим вопросом. Переспрашивать и уточнять неудобно, и стараясь выиграть время, прибегаю к небольшой хитрости. Вместо ответа, достаю из сумочки и протягиваю маленькую шведскую Библию, только вчера купленную на Калининском. Асенька буквально набрасывается на красивую, современную Книгу. А у меня есть минутка подумать. Не могу сказать, что выросла в семье атеиста, но тема Бога в Советском Союзе была запрещена. Мы видели всюду великолепные храмы, много читали и всегда стремились к чему-то более высокому, чем предлагали трибуны съездов, школьные и ВУЗовские программы. Но Сам Бог для нас молчал, потому что мы не знали и не умели к Нему обратиться.

– Наверное, да. Последнее время становится понятно, что существует Нечто – можно назвать Судьбой, Провидением, Промыслом, но что-то же ведёт нас по жизни? И многое происходит и складывается в ней словно помимо твоей воли. Разве нет? А порой – и вопреки всем нашим желаниям, ожиданиям и представлениям. – Конечно, прежде всего имею ввиду себя, свою собственную ситуацию, и тебя. Ведь именно так всё и складывалось, вопреки моим установкам, планам, принципам.

Ася не отвечает. Она сосредоточенно разглядывает диковинку, листает прозрачные странички, вдыхает аромат свежего принта. Как ребёнок, ну просто обожает всё новое и красивое? Надежда Ивановна с нескрываемым нетерпением ожидает очереди подержать миниатюрную Библию в руках. – А знаете что? Мы Вам подпишем эту Книгу, правда, Анастасия Ивановна? Вы сегодня в удивительном настроении, и получится замечательно. То, что надо. Пусть у ребят останется достойная память о нашей встрече, об этом дне и об этом их необыкновенном «путешествии за счастьем».

Надежда Ивановна загорается идеей, берёт меня за руку и взволнованно шепчет: – Вы просто не представляете, она может такое... Если Анастасия Ивановна в духе, как сегодня, это же очевидно, она пишет по вдохновению и может сотворить чудо! Не упустите, редчайшая возможность, настоящее пророчество... Попросите, сегодня она не откажет. Жизнь может перемениться... Тс-с-с!.. Она пишет, пишет!..

Они – и мы

Анастасия Ивановна берётся за ручку и долго смотрит в пространство. Надежда Ивановна благоговейно умолкает, на цыпочках отходит в уголок, с благоговнием следит с почтительного отдаления. Не желая спугнуть сей особый творческий миг, я тоже вновь начинаю рассматривать фотографии и портреты на стенах, полочках, в шкафах. Поразительно! Вот это Макс, вот это Борис Пастернак. Вот и коктебельская поэтическая команда.. Это – Борис Трухачёв, а это – второй супруг Анастасии, Маврикий Минц... Охватывает ощущение такого живого, весомого их здесь присутствия, как будто вовсе и не я смотрю на них, а они разглядывают меня. Переглядываются, перешёптываются, кивают друг другу и молчаливо делятся впечатлением. Странно...

Такие разные лица, и все как-то одинаково значительны, что ли. На каждый портрет можно смотреть часами. Что-то неуловимое объединяет и сплачивает эту галерею образов и такие разные лица. Да, в одну большую Семью. В таинственное Братство. И вот я, не такой уж и отдалённый их потомок, стою сейчас под их прямыми взглядами и пытаюсь это неуловимое, в чём они едины, уловить.

Время? Воспитание? Вера? Что? Что именно делает этих людей одинаково яркими и столь недосягаемыми для нас? Ну прежде всего... Да, это абсолютно другие люди. Совершенно не такие, как мы. Целое иное человечество. Ведь им не прививали ненависти к ближнему, не разрушали психику смертельным ядом материализма, не искушали безграничной верой в свои собственные силы. Поэтому все они – существа совершенно иной духовной категории. Это люди-реликты, как секвойи или до- ледниковые кедры.

Ореол не истреблённой нашим веком ВРОЖДЁННОЙ ДУХОВНОСТИ – лучистой дымкой одинаково парит над их высокими, благородными лбами. Она сообщает одинаковую глубину и взволнованную напряжённость выражению глаз. Все они вправе так именно смотреть на меня. И я перед ними – тушуюсь и умолкаю. Потому что им не ставили прививку диктатуры пролетариата – принятия убийства и насилия как нормы. Мне стыдно. Стыдно до слёз и сердечной боли, под их взыскующими взглядами. Склоняю голову, закрываю лицо ладонями и шепчу кому-то простите! И словно в ответ, сумрак комнаты вдруг наполняет волшебство звуков. Моя любимая мелодия «Дождь на площади Этуаль». На неё так чудно ложатся слова Макса:

В дождь Париж расцветает,

словно серая роза...

Ты мужественно продолжаешь попытки сдружиться с царственно-роскошным монстром. Анастасия Ивановна вмиг распрямляется от стола и замирает; и вновь эта реакция, на Красоту – как и со стихами, и с розами! Глаза закрыты, кажется вся обратилась в слух, от лица тихое сияние. Куда вновь ускользает её душа?

– Нет, только посмотрите... – шепчет Надежда Ивновна. – Какое блаженство... Давно не видела её такой, правда!

Ася встаёт и подходит к роялю, кладёт ладони на его перламутровую поверхность, словно хочет уловить и приласкать каждый звук. Или собрать их вместе, как цветы. Она всматривается куда-то вдаль, не умея, да и не пытается скрыть нахлынувшее волнение. Звучит музыка. Сердце почему-то сжимается тревогой: где, в каких зоблачных высотах парит сейчас Асина ласточка-душа? Маленькое и хрупкое, тело кажется ещё более невесомым, ещё более беззащитным. Слава – но и ахиллесова пята творца: полёт. Покорность подъёмной силе Прекрасного. Безоглядная, инстинктивная, жертвенная преданность Высоте. По сути подвиг, превратившийся в строй души, в повседневную реальность.

У птиц, как знаем, кости особо лёгкие, заполненные воздухом, хоть и состоят из тех же самых элементов, что и наши. Признак истинного Искусства – вдохновение. Вдохновение! Воздух Высот, которым полнятся лёгкие, сердце, душа человека-творца. Отсюда эта постоянная устремлённость ввысь, жажда полёта, невозможность жить и дышать без светлых озарений высот. Но оборотная сторона высокого полёта – падение. Разочарование, готовность разбиться. Возможно поэтому так тревожит Асино волнение. Но не только с полётами птиц могу сравнить сегодня дорогую Асеньку. Её душа напоминает мне лепесток прекрасного цветка, постоянно колеблемый ветром вдохновения...

Музыка по-прежнему хозяйничает в её душе, торжественно звучит под сводами Серебряного века. Анастасия Ивановна зачарованно слушает. Неуловимая Ласточка, одним бы глазочком взглянуть на то сказочное царство, свет которого так ясно отражается сейчас на твоём лице. Там, высоко-высоко, где тебе легко и радостно, ты паришь совершенно одна. И сжимается сердце и переполняется необъяснимой за тебя тревогой. Хочется как-то защитить, укрыть, подстраховать эти поднебесные сальто.

Невольно наблюдаю за переливами чувств на лице и в глазах Аси Цветаевой, а в голове лихорадочно проносится хроника её земной жизни: 22 года лагерей и ссылок. Можно ли назвать преступлением веру в Бога? Значит, 22 года сталинских тюрем и этапов – фактически ни за что. Щедро одарённая множеством талантов, европейски-образованная, знавшая в совершенстве несколько языков, дочь всемирно известного учёного и историка искусств (выражение самой Аси) Ивана Владимировича Цветаева, сестра гениального поэта, – Анастасия, в самом расцвете творческих сил и возможностей, была заживо похоронена режимом в снегах Сибири и Дальнего Востока.

Оторвана от семьи, маленького сына, друзей, любимой работы – от всего, что было дорого и любимо. Но не сдаётся, не впадает в отчаяние. Она помогает заключённым, поддерживает слабого, старается вдуматься и понять всё происходящее вокруг, а главное – не прекращает писательского труда. В невероятнейших условиях, на обрывках газет, на махорочных пайках папиросной бумаги – продолжают жить герои её романов, продолжается творчество и учёба. Анастасия Ивановна увлечённо занимается английским, переводит философов и поэтов, сама пишет стихи.

Каждый её день – схватка с нечеловеческим бытом, голодом, болезнями, непониманием, одиночеством. Непосильный физический труд. Стирка тифозного лагерного белья. Жизнь среди уголовников и солдафонов. Разве обо всём расскажешь? Но в это же самое время зреет литературное мастерство, оттачивается дар Слова. Блеск и остроумие прирождённого расказчика, острый взгляд художника, философская глубина и ясность христианского мыслителя.

Так рождаются её эпические и философско-лирические шедевры «Амор», «Моя Сибирь», «Неисчерпаемое», «Рассказы о животных». С каждой страницы – потоками льётся свет, радость, любовь к жизни. Пожалуй, подобный феномен в мировой литературе происходил лишь однажды, когда синеглазый крепыш, весельчак и шутник Джек покорял Клондайк и сердца американцев несгибаемой волей к жизни (но то был молодой и здоровый атлет, а не утончённая женщина средних лет, страдающая тяжёлой формой ревматизма!)

Ни минуты уныния: труд и молитва, творчество и чтение, живопись, жаркое стремление помочь, поделиться последней крошкой с каждым, оказавшимся рядом, – человеком или животным. Разве же у Анастасии Ивановны могло оставаться время для уныния или сетования? Подобной роскоши в её жизни не водилось никогда.

Звучит музыка. Выражение Асиного лица безмятежно. Так что же это за «хрупкость» и такая уж ли это «эфемерность»? Явный обман зрения, или очередной трюк игруньи-природы. Да в этом ласточковом теле сокрыты такие силы, для которых не положено земных пределов. Хватит и на взлёт, и на благополучную посадку – в любых условиях, с любых высот.

Каждой порой души стараюсь впитать в себя тайный восторг её свободного и радостного полёта. Конечно, она там не одна. Я совершенно не права: Ася и Марина – едины и неразлучны в творческих взлётах и озарениях. И сейчас великие сёстры снова вместе! «Совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви.» И когда вновь окунаюсь в тёплую ласку глаз, тревога совершенно исчезает. Слава Богу, хранителю птиц, детей и влюблённых! Ася снова здесь, с нами, в крохотном своём земном гнезде, на Большой Спасской.

Ласточкино гнездо

Марина всегда рядом

Давно забыли с тобой о времени и не вспоминаем о рамках приличий. Да и Анастасия Ивановна, похоже, забыла обо всём и с явным удовольствием читает стихи Марины. Тем самым голосом! Как он чист, напряжённо-сдержан чётким ритмом, но от переполненности душевной – вздрогнув, неостановимо летит вверх. «На ритмической волне», как она сама это определяет. Не могу выразить в словах, но чтение это столь необычно и трогательно, что у меня перехватывает горло.

Чудо встречи длится и длится, множась чудом каждого стихотворения. Мы говорим обо всём: о России и её будущем, о поэзии и о любви, о детях, кошках, о живописи и музыке. А ведь пару часов назад не были даже и знакомы, можно ли в это поверить? Хоть когда-нибудь ощущали мы себя так легко и счастливо среди людей, которых видим впервые? Мистика, начавшаяся в телефонной будке, около метро Новокузнецкая, благополучно продолжается...

И опять звонят в дверь. Под сводами Серебряного века пополнение: профессор и цветаевед Лилит Николаевна Козлова, или просто Лилит. Она же и генетик, и психолог, и альпинистка, и неутомимая путешественница, и потрясающий рассказчик, и, наконец, просто красавица. Лилит справляется у Анастасии Ивановны о её здоровьи, коротко и просто кивает в нашу сторону, как старым знакомым. Раз мы здесь, для полного доверия большего ей, видимо, не требуется. Тут же начинается подробный рассказ о последней поездке в Елабугу. Странно, о Марине говорим мало, но это «мало» совершенно особенное. Она сама говорит с нами, она сама здесь, в этой комнате, пребывает так очевидно, что в любом разговоре сквозит её позиция. Фразы порой обрываются на полуслове, все замирают и вслушиваются, охваченные одинаковым чувством.

и глубина, где стебли тонут,

торжествовала свой закон.

Как будто Марина что-то вдруг возразила, или дополнила, или радостно за нас договорила, воспользовавшись паузой. И это общее, молчаливое и благоговейное к ней внимание, та подтянутость души, которая возникает под взглядом обожаемого Друга, нас объединяет и сближает. Чувство неизведанной степени доверия ко всем, кого здесь встретила, наполняют сердце нежностью, отчего постоянно приходится сдерживать слёзы. Что это? То ли Анастасия Ивановна умеет так расположить к себе, создать особую атмосферу? То ли со мной сегодня что-то происходит? То ли вправду сама Марина влияет и уже давно всех нас соединила и породнила? Не знаю. Несомненно лишь одно: ощущение праздника, события, торжества. Победы?

Анастасия Ивановна... Вот она сидит совсем близко, в простом халатике, с наброшенным на плечи светлом платочке. В беседе так сдержана, что выглядит немного отстранённой. А глаза излучают пристальное и ласковое внимание. Немногословна, предпочитает слушать. Многие считают её аскеткой, и не без оснований, достаточно взглянуть на окружающую обстановку: книги, рукописи, фотографии, самая простая мебель. Только то, что отвечает принципу насущной потребности. Исключение рояль, но ведь разве музыка не есть насущнейшая потребность души?

Обратная сторона духовной переполненности: невозможность тратить силы и внимание ни на что сиюминутное, суетное, житейское. Максимальная собранность для дальних перелётов. Кажется, идёт какой-то спокойный, вполне обычный разговор. Ни жарких философских дискуссий, ни деклараций высоких истин, ни обсуждения последних литературных событий и новинок – и в помине нет. Но именно этот простой и тихий разговор почему-то потрясает душу до недр. Анастасия Ивановна любит быть вовлечённой в процесс, отнюдь не водружённой на пьедестал.

Она предпочитает ни на что не претендовать, но как можно больше узнать и большим поделиться. Её скромность и тактичность, совершенно искренннее желание уйти на второй план, дать возможность высказаться другому, – поразительны. Какой жалкой затеей кажутся мне сейчас все мои приготовления и продуманные заранее вопросы. Как впрочем и весь мой продуманный и совершенно неуместный здесь наряд, с перьями, серебром и стыдно сказать, люрексом. Боже, какая нелепость...

Портрет Сергея Эфрона в молодые годы. Неизвестный художник.

Находится в Центре Марины Цветаевой в Москве, Борисоглебский переул., 6.

ОКОНЧАНИЕ

...что именно написала Анастасия Цветаева молодожёнам на Библии,

и как изменило их жизнь её благословение...

LUCH 2019