МОЯ ВСТРЕЧА С СЕРЕБРЯНЫМ ВЕКОМ

Ласточкино гнездо I

МОСКВА. У Исторического музея. Март 1990 г.

Душа в унисон. Стихи в унисон.

Жизнь в унисон

Мы придумали это путешествие в Москву из-за Марины. Её имя стало моим главным подарком тебе, помнишь? Космос любви стремительно летел сквозь Маринину бушующую бездну и прекрасно с ней ладил. Два космоса – встретились, и потрясённо открывали друг друга. Играли, спорили, росли и полнились стихами. Так одновременно весело и жутко бывает в детстве, когда летишь на качелях ввысь, в самую синь неба, и лишь свист ветра да ледяная судорога пальцев напоминают о реальном мире.

И когда ты предложил увидеть твою Москву, я тут же согласилась. Ведь там живёт Ася, родная сестра Марины Цветаевой. Живёт, дышит тем же самым воздухом, напряжённо работает. Человек-легенда, ближайший друг любимого поэта – увидеть её? Казалось фантастикой, но той самой фантастикой, которая меняет всё. Так скоро с нами и получилось.

Кто хоть немного знаком с поэзией Цветаевой конечно знает единственный феномен: чтения сёстрами Цветаевыми стихов в унисон. Это была та степень слияния голосов, родства душ, – до резонанса эмоций, оттенков фонетики и ритмики, которая едва ли ещё когда-то повторится. Даже у близнецов имеются голосовые различия, а голоса сестёр Цветаевых не различали в семье. Звучание Марининых стихов в унисон было настолько удивительным и ярким событием культурной жизни Москвы начала XX-го века, что собирало тысячи слушателей, со всех концов России.

Марина и Ася были сёстры-погодки, они всегда без слов понимали друг друга. Характеры их отличались один от другого, но степень одарённости и творческого горения были одинаковы. Они вместе росли, вместе горячо увлекались Поэзией, Литературой, Музыкой и постоянно что-то сочиняли. Вместе сёстры рано осиротели, самоотверженно помогая друг другу пережить боль разлуки с обожаемой матерью. Они доверяли друг другу сокровенные тайны, мечты и надежды. К ним почти в одно и то же время постучалась первая любовь и материнство – словно бы и сама жизнь проходила в унисон.

В дореволюционной Москве, на литературных вечерах, в гостинных и на концертах, сёстры Цветаевы были неразлучны, как сиамские близнецы, и неотразимы. Они изумляли тогдашнюю искушённую публику двойным блеском юности, красоты, одарённости, артистизма. Их лица были как двойное розовое сияние над замершей чернотой зала, а звонкие голоса звучали высоким рождественским серебром. Резонанс, как знаем из физики, довольно загадочное явление, когда энергия (эфира, звука, биоволн – или одновременно всего) вдруг начинает зашкаливать. Сёстры не просто несли Слово, но совершенно особым образом влияли на людей, и стихи воспринимались иначе, на высокой и горячей волне новых, неизведанных чувств...

И потом, уже в дальнейшей неумолимо разлучившей их жизни, Марине так не хватало этого их юного триумфа. Как она тосковала по единственной для неё на свете, родной Асиной душе. А если всё это так, и если существует в природе пример подобного единства и нераздельности, значит... Душа Марины – продолжает свою земную жизнь голосом сестры! Услышать живой голос Марины! Это желание стало наваждением, отрезавшим наши две жизни от остального мира.

Затерянные в Тайне.

Конец марта 1990-го года, Москва. Не видела Москву уже 4 года. Раньше всё было иначе: постоянные сборы, соревнования, встречи – нелёгкая жизнь в Большом спорте делала нас с этим Городом неразлучными. Москва всегда казалась мне большим и надёжным Другом. Никогда не забуду чувство радости, при виде московских окраин, под звуки бодрых советских маршей и песен, из медленно плывущего вагона. Всё вокруг выглядит необычным, громадным, московским.

И потом уже на перроне и в самом вокзале, на улицах – везде особый московский воздух: обнимающий, необычайно ласковый, и высокий ветер, и этот сладкий, таинственный дух Москвы. А сам Город... На чём бы ни остановил взгляд, всё дарит открытие, наполняя сердце восторгом, рисует новые горизонты. И сам вдруг становшься другим, человеком иного масштаба, иной энергетики, кажеется неограниченных возможностей. Очевидно моя душа всегда попадала с Москвой в резонанс.

Но сегодня... Почему-то не узнаю своей родной Москвы, не узнаю самой себя в Москве. Когда летели в самолёте, сбежав от всех и вся, и наконец-то приступив к осуществлению грандиозного плана, настроение было чудесным. Однако с первых же шагов в аэровокзале почуяла что-то неладное. Вроде бы всё по-прежнему: залы, тёплые сквозняки, и запах странствий, потоки спешащих людей... Всё так, да и как-то не так.

Прошли знакомыми до мелочей переходам Домодедова, вышли на остановку экспрессов и такси, продолжая удивлённо и настороженно приглядываться. Серый асфальт усеян... мусором и шелухой от семечек? Серые, угрюмые здания, странные лица людей, с бегающими глазками... Всё выглядит непривычно серо, осевшим и помельчавшим. Ещё эта непостижимая, с точки зрения сезонной логики и здравого смысла погода: пронизывающий ветер, низкие тучи и снег, напоминающий ледяной дождь. Серая слякоть под ногами... бр-р!

Такси летело тяжело и плавно,

фланируя упругостью колёс.

Великий Город выглядел забавно,

как будто сам себя водил за нос.

Да, Москва перестроечная почему-то к нам недружелюбна. Какая досада, кажется ей абсолютно нет дела до нашего путешествия и до чьих бы то ни было грандиозных планов. Плевать ей наконец и на то, что мы – молодожёны, которые так устали и промёрзли. Все возможные варианты устройства на ночлег враз провалились. А об этом вообще не было беспокойства: ехали-то «домой», как ты утверждал, накануне отъезда. И вот стоишь здесь, на Полянке, у телефонной будки, под проливным дождём, и смотришь так растерянно, что впервые становится за тебя неловко. Опускаю глаза, прячу нос в шарф. Усиленно дышу, пытаясь побороть дрожь. Ума не приложу, что делать и куда теперь идти. У нас даже нет зонта.

А на огромную Москву, не желающую нас знать, надвигается огромный, холодный вечер. Всюду, сколько хватает взгляда, по полупустым улицам растекаются смазанные огни машин, ядовито мерцают, цветными потоками, полосы реклам – вкупе с разгулом непогоды картина вечерней Москвы наползает сюрреалистическим кошмаром. Мир откровенно игнорирует наши наивные фантазии, смешные прожекты. Что же дальше?..

Только глубокой ночью, после полутора-часового стояния в переполненном автобусе, совершенно измученные и до степени окоченения заледенелые, добрались наконец-то мы до маленького подмосковного городка, где помогли наши удостоверения сотрудников Академии Наук. Тоскливо было в громадном люксе, с цветным телевизором, по которому переливались диковинные перестроечные программы. От приподнятого настроения и радостного ожидания и следа не осталось. Всё выглядело умершим, так и не успев начаться. И ужасно хотелось домой.

Половина следующего дня была отдана решению скучных командировочных и личных проблем. Москва выглядела по-прежнему отчуждённо, погода не баловала, с завидным упорством продолжая заливать лица и спины холодной слякотью. Да уж, весёленькое получалось свадебное путешествие. После обеда, если можно так назвать перекус в подвальной забегаловке, начались эти наши странные поиски, продлившиеся не один день. Говорю странные потому, что совершенно непонятно, какие силы с таким упорством гнали нас двоих сквозь холод улиц, пустоту автобусных стоянок, через площади и перекрёстки, по мокрым справочным и телефонным будкам... По всему этому неуюту бесчисленных «казённых заведений», где автоматически задавали мы один и тот же вопрос. Задавали – самим себе представляясь, мягко говоря, нелепыми. Разве могут вот так добровольно мучиться нормальные люди во время полагающегося им самого счастливого времени жизни?

Но вновь и вновь шагали с тобой по огромной Москве, сквозь инфернальную пелену непогоды и неизвестности, ни на что особо не надеясь, заранее смирившись с любой неудачей. Странным было и то, что альтернативы-то, собственно, и не возникало. «Наша» Москва, такая родная и любимая, долгожданная и всегда неожиданная, изобилующая красотами, уютными уголками, родными местечками, – всё это вдруг куда-то исчезло. Москва сузилась и сжалась до одного-единственного, ледяным осколком впившегося звука: Ася.

Остальное просто улетучивалось, испарялось. Музеи-галереи-выставки-театры, блеск и новинки столичного дизайна, бесчисленных торговых центров – всё потерялось на фоне крошечного, хрупкого, почти ускользающего с языка слова. Ну не странно ли и вправду сие? Но было и другое. Ежедневно продолжая поиски, мы всё более и более сближались, более понимали друг друга. В этом вдруг ставшем враждебном мире, мы оба с одинаковой силой переживали совершенно новое для обоих чувство: единства и отверженности. Мученики за идею, так кажется? И в этом была своя благодать. Только назойливо донимал вопрос: почему? Почему так? Ведь мы всё такие же, и всё те же, как раньше. Странно. Нет, действительно, странно и пока совершенно непонятно всё это выглядело.

Пароль: «моя Сибирь».

Мы были молоды и ещё не знали мудрых слов, которые легко бы объяснили происходящее. Таких слов как «искушение», «противление мира», «козни зла». Мы родились и выросли в добром мире, а он уже начал стремительно меняться. Именно в это время, находясь в Москве, оба это впервые явстевенно ощутили. Только понимание правоты и несмотря ни на что, нужности того, что вместе начали, поддерживало и вело дальше. Упорные поиски того, что самим было неизвестно, но почему-то необходимо, наполняли душу горьковатой, возвышенной печалью. Мы не жаловались, не упрекали друг друга, а получив очередной отворот, старались не сдаваться. Наступало утро, и всё повторялось сначала

Но вопреки обстоятельствам и уже готовому поглотить нас отчаянию, чудо случилось. Утро 27 марта. Удалось поговорить по телефону с Андреем Борисовичем Трухачёвым, сыном Анастасии Ивановны. Правда разговор состоял почти из одних только пауз и звуков м-м-м... Скорее это была мучительная попытка объяснить желание увидеть и услышать его маму. Казалось, меня подвесили в безвоздушном пространстве. На тонюсеньком волоске. И он вот-вот оборвётся, не выдержав смертельного натяжения:

– Вы от Катаевой-Лыткиной или от Варакуты? Кто дал вам номер?

– Нет, извините, мы сами... Мы из...

– Ага, так значит, Стас? (личный секретарь Анастасии Ивановны, Станислав Айдинян)

– Нет, нет, видите ли... Человек я абсолютно ей и Вам незнакомый. Но поверьте, в такой же степени, надеюсь, и неслучайный... Мы издалека приехали, из Сибири. Марина...

– А, хорошо... – суховатый голос на том конце провода обмякает, обрывается. Наступает странная пауза, в которой улавливаю светлячком капельку надежды. Напряжение отпускает. К горлу – волна, и сразу потоки по щекам. И не с Андреем Борисовичем уже разговор. Не к нему это: «Господи-и-и!..»

– ...так вот, поскольку Вы сами доктор, то должны ясно представлять проблемы возраста и здоровья. К тому же она до сих пор изнуряет себя профессиональной работой. В доме постоянно люди. Нельзя вести долгих разговоров, мучить выяснениями и просьбами... Десяти минут будет Вам достаточно?..

Не надо расстраиваться, он просто любит свою маму, вот и всё. Стою в телефонной будке, вцепившись до онемения пальцев в серенький листочек. Пытаюсь вместить в сознание наспех записанный номер Асиного телефона. Видится он мне каким-то невероятным, роскошным, неповторимым. В конце концов, легко проверить, что это наконец-то сбылось. Да, но кто поймёт как это трудно? Смотрю на твою спину, в спортивной куртке цвета хаки, сиротливо притулившуюся снаружи стеклянной двери. Хорошо тебе там, в полном неведении, просто ждать, просто глядеть на прохожих. А тут!.. Эх Русь-матушка, всё-то на нас, самое трудное всегда женщине... Спрыгнув с невидимого обрыва, кручу железный диск. Как там насчёт расхожей фразы, что чудес на свете не бывает?

Через несколько минут кладу трубку на рычаг. Долго смотрю в пространство слепыми глазами. Первое, что слышу, после голоса Анастасии Ивановны, твои слова: «Стоп. Запомни этот день и этот час: ты только что говорила с Цветаевой!» Да, надо обязательно запомнить. Смотрю на часы: 27 марта 1990 года, 2 часа дня. А пространство, в которое вглядываюсь, пытаясь осмыслить происходящее, является всё той же самой, мартовской, порывисто-ветренной Москвой. Станция метро «Новокузнецкая»

И в который уже раз – опять не узнаю Города! Что-то случилось, явственно переменилось – с улицами, с погодой, людьми. Куда девалась мокрая серость, тоска и всё это недоумение? Город волшебно преобразился; теперь он выглядит ясно, нарядно, пристально приветливо. А вот и солнце наконец-то выглянуло из-за мёртвой пелены! Люди, со всех сторон подступающие около входа в метро, улыбаются, заглядывают в глаза, вежливо уступают дорогу.

Всё вдруг ожило и обрело светлую весомость и глубочайший смысл. Кажется, нас все поздравляют. Мы тоже с тобой вмиг стали другими: не какими-то там потерянными бродягами. Нет, настоящими триумфаторами! И ещё – страшно занятыми, деловыми людьми, ведь на послезавтра у нас запланирован визит... к родной сестре Марины Цветаевой. Почему бы не сказать: «визит к Королеве»?

Да-да, хотите верьте, хотите нет, но в ушах всё ещё звенит неправдоподобно молодой голос Аси: – Так в чём же дело? Жду вас, и прямо сейчас!

Она тут же чеканит подробнейшие объяснения, как добираться, и голос взмывает вверх после каждой фразы. Потом, уже в процессе с ней общения и дружбы, хорошо усвоила, что эта её тихая категоричность – не обсуждается. Она должна быть безоговорочно принята. Более того, надо подчиниться, потому что Ася – знает всё. И знает – абсолютно и единственно верно. А сейчас, как заворожённая, вслушиваюсь и вслушиваюсь в заветную МУЗЫКУ долгожданного голоса. Удивительный голос! Звонкий и чистый, многозвучный, он детски-удивлённо вспархивает ввысь перед паузой и перед каждой следующей фразой. Голосовая «кухня» Цветаевых? Голос Марины?

Опять-таки позже уже узнала, что необычная манера речи – частично это английская сторона жизни Аси, влюблённой в Английскую Литературу. Английский язык стал не просто предметом серьёзнейшего изучения, преданной на всю жизнь любви; он стал её оружием, её способом выживать в нечеловеческих условиях, куда бросала немилосердная жизнь. Английский вошёл в плоть и кровь, и она уже не могла отрешиться от него ни на минуту, как и от Русского.

– О, нет... Простите, но совершенно невозможно прямо сейчас. Такая досада, командировка... Консультация, в Центре сосудистой патологии (Боже, что говорю, немедленно всё отложить... Но надо же подготовиться, придти в себя, а так просто умру.)

– Хорошо-хорошо, успокойтесь и приходите в любое удобное время, после консультации. Только позвоните пожалуйста накануне, по этому телефону. Надеюсь быть дома. Так вы правда, из Сибири?

– Да, из Сибири, только что из Тюмени приехали... Ой, спасибо Вам, обязательно! Сердечно благодарим, и обязательно позвоню, до свидания!

О книге «Моя Сибирь» ещё ничего нам не известно, и я понятия не имею, что это слово означает для неё, для всй её семьи. А слово это... Именно оно явилось золотым ключиком, сим-симом, паролем ко всему, что случилось потом. Паролем, открывшим заветную дверь Судьбы. Возможно именно для вот этой минуты, и для разговора с сыном Аси, сложился пазл всей жизни, где ярким кусочком горела бело-голубая Сибирь?

Сердце не просто колотится – вибрирует, на пределе возможного, взлетает, падает... Что-то широко и лучисто распахивается там, впереди. Покорно, вослед этой загадочной работе, душа вступает в открытые (и ещё нет) дали и просторы. Мир вокруг заливает поток какого-то странного света, золотистой тёплой энергии, я ей глубоко дышу. Как всё-таки насчёт той расхожей фразы: о том, что их на этом свете не бывает?

На пороге встречи

Жребий – брошен. Рубикон – перейдён. На невидимых часах сдвинулась, с транфизическим скрежетом, чугунная стрелка. И вдруг – оно ожило, это уснувшее было время! И неостановимо рванулось вперёд, только поспевай теперь за ним. Действительно, сколько надо ещё предпринять, организовать и продумать, прежде чем окажемся около заветной двери? Времени-то в обрез... Мысли несутся вскачь, обгоняя одна другую, но выстраиваясь в шеренгу по степени важности. Так, подготовить список вопросов... Интересно абсолютно всё, например, какой у Марины был рост, размер обуви? Есть ли хоть одна фотография, где она бы смеялась? Какое было её любимое блюдо? Была ли их мама ласковой, целовала ли дочек? А может наоборот, была строгой и требовательной?

Почему мне кажется, что вторая дочка похожа на Ирину? Та же крутолобость, форма подбородка, грусть широко распахнутых глаз. Не забыть показать фотографию... А как Анастасии Ивановне идеея записать нашу встречу на плёнку? И потом, надо же понять, как мы должны одеться. И конечно же, розы – много, много роз! Самые прекрасные, самые душистые в Москве розы мы должны отыскать и принести легендарной и такой милой Асеньке Цветаевой! Как может быть иначе, если творятся такие чудеса? Новый век – встречает и чествует Жемчужину Серебряного!

Москва – летит навстречу, окружает, кружит – всеми бодрящими запахами, весенним оживлением улиц, праздничной кутерьмой. Пристально и сочувственно заглядывает в глаза (ааа, подлизываешься? заглаживаешь вину?) и шепчет: да, влипли вы, ребята, капитально. И острый мартовский ветер тоже свистит в самые уши: «теперь уж надо как-то вам выкручиваться, не ударить в грязь лицом». Вперёд, только вперёд!

Город, вчера ещё казавшийся таким надменно-равнодушным, снова превращается в сообщника и Друга. Бегом бежим по его просторам, ныряем в провалы метро, садимся в как-то подозрительно звенящие трамваи, с головой окунаемся в цветные неоновые заводи, под шатры магазинчиков. Нет, всё-таки творится какая-то мистика, сон наяву... Но как легко и радостно отдаваться этому чувству. Хорошо, что нас сейчас двое, одинаково сумасшедших и счастливых, иначе и сам себе никогда бы не поверил.

Опаздываем! С пылающими лицами и дикими глазами умоляем какого-то очаровательного милиционера объяснить дорогу от метро Комсомольская к Большой Спасской. Выход лишь один: позвонить. После голоса Анастасии Ивановны в телефонной трубке, спокойного и радостного, становится намного легче. Слава Богу, нас ждут! Кстати, ждут-то на самом деле не нас, а меня. Я так и не решилась сказать Андрею Борисовичу, что придём вдвоём. Постеснялась. Ну ничего, предполагаемое время аудиенции всего лишь десять минут. Придётся тебе, дорогой мой, где-то поскучать, ради такого случая.

Вот, наконец, подъезд. Лихорадочно роюсь в сумочке, пытаясь отыскать бумажку с записанным номером подъездного кода. Зубы стучат, руки, естественно трясутся – куда там! Как всегда, в самый ответственный момент всё куда-то исчезает. Что тут прикажешь делать? Пока беспомощно озираюсь и призадумываюсь, не успев толком расстроиться и рассердиться, как происходит очередное маленькое чудо... Позже Лилит Николаевна объяснит это так: «что Вы хотите, так всегда бывает около Марины!»

Из подъезда вдруг выходит обыкновенная, но необыкновенно вежливая девочка, в белой пуховой шапочке. Она нас спокойно пропускает внутрь, не спрашивая ни слова, ещё и придерживая обеими руками массивную дверь. Нет, скажите на милость, откуда в таком подъезде вдруг взялась обычная московская пятиклассница? Сейчас это кажется абсолютно невероятным.

Один Бог ведает, как добрались до заветной двери квартиры N 58, с приколотой на ней белой лошадкой. Почему лошадка? А-а-а, она же с крыльями! Наверное, это прилетел, изо всех своих крылатых сил стремясь нас опередить, заоблачный Пегас? Или же он всегда здесь обитает? Рядовые объяснения, о школьных активистах, помогающих пожилым людям, в такой момент в голову как-то не приходят. Неужели это всё-таки произошло, и мы можем поздравить себя с маленькой победой? Вот она, та самая-заветная-сказочная дверь, разделяющая – объединяющая? – целые пласты Истории, разные её эпохи, и такие разные судьбы. Есть над чем призадуматься, даже не поднимая руки для стука.

Кстати, рука и не поднимается. Готова ли я к этому мгновению, которое, скорее всего, уже никогда не повторится? Что смогу сказать Асе Цветаевой? А может, лучше сбежать, пока ещё не слишком поздно? Инстинктивно ищу поддержки в не менее перепуганном твоём взгляде. Бессмысленная затея!. И как всегда, когда становится невыносимо, спасаюсь единственым: делаю себе ещё хуже. Стучу.

Продолжение

LUCH 2019